Эх, Родина…
30 июня, 2017 Кино
Фильмы о веках минувших уверенно шагают в ногу с веком нынешним. Те, что «о доблестях, о подвигах, о славе» пробуждают милосердие – им исторические искажения великодушно прощают. От иных, менее оптимистичных, напротив, требуют «правды-матки», может быть от того и вызывают они «кое-где у нас порой» истерические споры (истерия по-гречески – матка). Павел Чухрай из тех, кто, обращаясь к эпизодам прошлого, не боится попасть под пресс неприятных вопросов, ярлыков и «экспертных заключений». Кажется, что режиссер, затрагивая болезненную тему русско-литовского не столь общего, сколь сшитого грубой ниткой по живому прошлого, «нарывается», но это нарывает история…
«Прерванное молчание» – так назывался международный документальный проект Стивена Спилберга, в котором Россию представляли «Дети из бездны» Павла Чухрая. Основанный на интервью с уцелевшими в Холокосте фильм, пеплом заклейменных желтыми звездами, отстукивает ритм «Холодному танго». Прервав десятилетнее молчание, режиссер вновь предлагает публике фильм о замалчиваемых эпизодах 1940-1950-х годов. «Холодное танго» – танго втроем, любовный треугольник с остро-ранящими углами: он, она и Родина. Макса (Риналь Мухаметов) и Лайму (Юлия Пересильд) время пометило вначале как еврея и литовку, потом как советского оккупанта и дочь предателя. Их разделят предрассудки, обиды, годы и колючая проволока, но любовь их – сплав, не подвергшийся коррозии времени. Один строгий режим сменит другой, одни будут сжигать, другие ссылать, поменяются ролями жертвы и палачи, месть победит мольбу о прощении, а недолгое счастье будет горчить непримиримостью. Здесь то и дело меняются имена врагов, но образ врага остается неизменным, необходимым, государствообразующим. Рабочее название фильма – «Чужой», и он страшнее, чем одноименный фантастический фильм ужасов.
В основе сценария – повесть писателя и режиссера Эфраима Севелы, чья «Колыбельная» стала поминальной молитвой о тех, кто не оплакан по сей день. Чухрай, выступивший и в роли сценариста, текст под коробящим названием «Продай твою мать» переосмыслил, не изменив, однако, автору. «Холодное танго» стало финальным аккордом режиссерской трилогии о сталинском лихолетье.
Не только хронология роднит нынешний фильм с «Вором» и «Водителем для Веры». Тема выбора, который судьба не дает, но перед которым ставит, проходит через все эти фильмы. Герой Мухаметова, то и дело выбирая жизнь, предает самых близких людей: сестренку Лию (в одиночку сбежав по пути в концлагерь), возлюбленную Лайму (не выдав себя, когда ту насилует немец), свою дочь (не возражая против аборта, который, к счастью, не состоялся), свои народ и родину (сперва отказавшись выискивать литовцев, помогавших нацистам, не желая марать себя сомнительными методами работы НКВД), своего начальника (подписав ложный донос)… История Макса – история малодушия: «промолчи – в палачи» воскресают в памяти рифмы Александра Галича. «Я только уголь подвозил», – оправдывается бывший немецкий приспешник. Эту фразу ставший винтиком машины государственного возмездия повторит и Макс, осознав, что у предательства нет степеней и различий.
В танго ведет мужчина, «Холодное танго» движимо женщинами: героиней Юлии Пересильд, в дивертисментах, подражающей Марлен Дитрих из «Зарубежного романа» и Моники Санторо в роли матери Макса, сыгравшей в ключевом и самом пронзительном эпизоде фильма. Женщина оказывается в ситуации сродни той, что пережила героиня Мерил Стрип в «Выборе Софи». Решить кому из двух своих детей жить, а кому умереть, значит стать соучастницей детоубийства, сыграть по навязанным дьявольским правилам. Из двух смертей не выбирают, выбор Матери – или оба, или никого. И полный детских слез и страха фургон уедет туда, где человеческое тепло заменено человечьим – жаром крематорных печей.
Совместный русско-литовский проект априори не мог стать бескомпромиссным. «И нашим, и вашим» досталось от режиссера, отказавшегося выбирать из двух зол: литовской теории «двойного геноцида» и молчаливого пролистывания неприятных страниц отечественной летописи. «Эх, Родина, подруга ты моя суровая, что ж ты строгая такая, не пожалеешь, не простишь!», – уносит балтийский ветер отчаянный возглас Сергея Гармаша: его персонаж сидел на высоком посту, а потом и просто сидел. И стал бы этот финал басенным, озвучивающим без того очевидную мораль, если бы не итоговый титр, сообщающий число уничтоженных евреев, сосланных литовцев и советских солдат, погибших в Прибалтике. Формулировки выверены, но что-то внутри сопротивляется их соседству. Кажется, если бы те же слова были разбиты на три отдельных кадра, не веяло бы от них общепримиряющим ладаном. В лагерях нумеровали людей, статистика тоже скрывает человеческие судьбы за цифрами. Число жертв эпохи включило и безвинных, и палачей, словно уравняв их смертью (титром). Благие намерения ясны, как и то, что «добрая память» ценится дороже твердой, так что даже от документалистов ждут умения сосредоточиться на хорошем, а плохое «отпустить». Однако равняться бы надо не на изменчивую память человека, не на, порой, вяло сопротивляющуюся подчисткам память страны и народа, но на взятое за константу: «Никто не забыт, ничто не забыто». Иные уравнения неверны.
Авторская версия текста, опубликованного в журнале «The Hollywood Reporter» №5 (июнь 2017)