«Как ни прекрасно в Советском Союзе, я всё же предпочитаю жить в Европе»
19 февраля, 2019 Театр
https://echo.msk.ru/blog/emiliya_dementsova/2374231-echo/
18 февраля в Электротеатре «Станиславский» состоялась презентация книги Анне Хартманн «Я пришел, увидел, я буду писать. Лион Фейхтвангер в Москве в 1937». Мероприятие было приурочено к 60-летию со дня смерти немецкого писателя. Встреча стала возможной благодаря Гете-Институту, Посольству Израиля в Москве и Международному обществу Фейхтвангера. Непрогнозируемым итогом ее стала неутешительная картина нетерпимости и враждебности современного российского общества, склонного скорее не к оценке творчества, а к подсчету писательских гонораров Фейхтвангера.
Встреча сопровождалась последовательным переводом с немецкого на русский. Как же славно, что отдельные комментарии публики не были переведены и услышаны гостями вечера. Краткие и эскизные свидетельства биографии Фейхтвангера сообщили театральный критик и автор идеи и модератор встречи Хервиг Леви и председатель Международного общества Фейхтвангера Иан Уоллас. Любопытно было узнать, о высокой работоспособности писателя (роман в два года) и о том, что ранние произведения были написаны им карандашом, либо надиктованы его секретарю. Узнали гости вечера и о смерти ребенка Фейхтвангера, событии, так или иначе, возникающем во многих его романах. Подробности непродолжительного творческого союза Фейхтвангера и Бертольта Брехта, о том, как сокрушался Брехт, что Фейхтвангера больше интересовала историческая подоплека и верность фактам и деталям, а не его эпический театр, эффект очуждения и классовость, сообщил литературовед и драматург Авраам Оз. Брехт, Фейхтвангер и Вилли Бредель работали и в редакции ежемесячного литературного журнала «Слово» («Das Wort») (выпуск 1 июль 1936 – выпуск 3, март 1939), — факт существования которого один из зрителей публично поставил под сомнение и обвинил докладчиков в искажении фактов.
Книга Анне Хартманн, стремившейся вернуть текст Фейхтвангера в исторический контекст, по определению Хервига Леви стала своего рода «археологией знания», отличающейся глубоким литературоведческим анализом и тщательной работой с источниками. В частности, отчетами приставленной к писателю переводчицы Доры Каравкиной, которые та составляла на регулярной основе. Отчеты эти попадали к генеральному комиссару государственной безопасности Николаю Ежову, а от него напрямую к Иосифу Сталину. Вот, например, один фрагмент из них от 27.12.1936: «Сегодня был трудный день, так как Фейхтвангер поспешил излить на меня все свое негодование по поводу того, что «Правда» требует изменений в его статье о Жиде (Андре Жид, французский писатель – прим. Э.Д.). Вот, мол, и оправдываются слова Жида о том, что у нас нет свободы мнений, что нельзя высказывать своих мыслей и т.д.». Или фрагмент спецсправки 4-го отдела ГУГБ: «Вообще у меня такое впечатление {…}, что у Вас нет свободы слова и свободы печати».
«Историю нельзя подчистить ластиком», — говорил и писал Фейхтвангер, став, однако, жертвой самоцензуры. Было показано фото его рукописи с внесенными поправками, исправлениями и зачеркиваниями, которые ему настоятельно посоветовали внести. Так было озвучено, что все восторженные эпитеты в адрес Троцкого в первоначальной редакции книги, автор, в частности, после визита к нему Михаила Кольцова, в итоге адресовал Сталину. Тем не менее, и в окончательной версии книги, изданной в СССР, осталось 124 упоминания фамилии Троцкого, что делало книгу крайне неудобный. Осталась и фраза о Сталине: «Ясно, что Сталин, обуреваемый чувствами неполноценности, властолюбия и безграничной жаждой мести, хочет отомстить всем, кто его когда-либо оскорбил, и устранить тех, кто в каком-либо отношении может стать опасным».
Первоначальный тираж книги, составлявший 250 экземпляров с грифом «НКВД» достиг 200 000 экземпляров, содержавших вступительное слово «от издательства», а, по сути, неофициального редактора книги Сталина, в котором говорилось, что «Книжка содержит ряд ошибок и неправильных оценок. В этих ошибках легко может разобраться советский читатель. Тем не менее, книжка представляет интерес и значение, как попытка честно и добросовестно изучить Советский Союз». Тираж был раскуплен за неделю. Путевой очерк Фейхтвангера, или как он сам назвал свою книгу «отчет о поездке для моих друзей» был допущен к печати и распространению, но все же официального одобрения не получил. Ходили слухи, что книгу запретят, однако, официального распоряжения об этом издано не было. На встрече был зачитан отрывок из мемуаров современницы писателя, которая вспоминала как после написания школьного сочинения с цитатой из Фейхтвангера, ее вызвали к директору и убедительно предложили переписать текст, изъяв из него цитату неблагонадежного писателя.
«Москва, 1937» и трудный путь ее создания, безусловно, продемонстрировал, что Фейхтвангер не был наивен или слеп. Талант и точность историка, которую подмечал в нем еще Бертольт Брехт, безусловно, помогали ему проникнуть в суть тех постановочных картин и далеких от правды обыкновений советской жизни, которые предлагались ему «сверху» для того, чтобы «привить правильные взгляды». Он видел и понимал это. От неугодного общения, например, с Пастернаком и Пильняком, якобы оказавших «негативное» влияние на Андре Жида, он был огражден. Но видел он то, что было неизмеримо страшнее не только для СССР, но и всего мира – фашизм во всех его проявлениях. Тактически Фейхтвангер, вероятно, пошел на сделку со своей совестью, и все же никто не вправе бросит в него камень. «Москва, 1937», не стала книгой «и вашим, и нашим», напротив, она оказалась книгой неугодной «ни тем, ни другим» — в этом и есть ее парадоксальная честность. Стратегически Фейхтвангер мыслил свою книгу средством объединения эмиграции, попыткой поддержать СССР в глазах мирового сообщества как главный оплот противостояния Гитлеру. Оправдывает ли цель средства – вечный вопрос, на который нет однозначного ответа.
По какому пути идти: Фейхтвангера ли, Андре Жида ли, описавшего СССР зло и честно, или Брехта, посетившего СССР, но ничего не написавшего по этому поводу — каждый выбирает для себя. Очевидно одно, если кому-то и навредила книга Фейхтвангера, то только ему, не затмив, однако, и нисколько не исказив образ блистательного романиста, мастера исторического романа и психологического портрета, чьи книги составляют золотой фонд мирового литературного наследия.
К сожалению, о Фейхтвангере –писателе на презентации книги «Я пришел, увидел, я буду писать. Лион Фейхтвангер в Москве в 1937» публика так и не узнала. Вероятно организаторы, как и Фейхтвангер, оказались отчасти наивны, полагая, что аудитория будет готова к этому разговору и будет иметь широкое представление о творчестве писателя. В итоге оказалось, что часть непрофессиональной публики, назовем ее случайными гостями вечера, сформировала свое представление о Фейхтвангере как о предателе. Ярчайшим моментом вечера для женщины, сидевшей рядом со мной, стал фотослайд с особняком Фейхтвангера, в котором он жил в США и подробное почти рекламное описание прекрасного места в Калифорнии, где расположен этот дом. «Красиво жить не запретишь. Ну, почему все подлецы живут так хорошо?», — вслух бросила она в зал.
На выходе из «Электротеатра» также можно было услышать оскорбительные разговоры с гнусными смешками о «еврейской сущности» писателя, которая невольно, но опрометчиво была подчеркнута в выступлении Иана Уолласа, который заметил, что маргариновое производство его отца-фабриканта не занимало Лиона, однако, вероятно, именно из своей еврейской семьи он унаследовал умение торговаться и добиваться выгодных условий в договорах с издательствами. Простая полушутка стала своего рода лакмусом для русскоязычной аудитории, которая продемонстрировала, что бытовой антисемитизм у нас все еще не вытравлен. «Еврей такой еврей», — прозвучало, когда был зачитан фрагмент письма Фейхтвангера, в котором он искренне радовался высоким тиражам своих книг в СССР и щедрому приему, обхождению и подаркам, которыми его пытались задобрить. Фото особняка затмило в глазах русскоязычной публики редкое фото Фейхтвангера, стоящего за проволокой во французском концлагере в местечке Ле Милль куда он был интернирован во время оккупации Франции. Про высокие тиражи, про страсть к этим тиражам, про шубу и икру, про приемы и банкеты, овации и выгодные предложения, про «эго-массаж», как назвала это Анне Хартманн было сказано на встрече много, даже слишком, а вот про лишения, про лагерный опыт, про жуткие переезды и издевательства фашистов было едва упомянуто. Вероятно, предполагалось, что публика читала «Чёрт во Франции. Пережитое», но это оказалось заблуждением. Публику поразили не факт сожжения библиотеки Фейхтвангера (10 тысяч томов и его рукописей), не факт запрета и сожжения его собственных книг в Германии, объявленных дегенеративными, а его гонорары, тиражи и высокий прием, а также фраза немецкого гостя: «Как ни прекрасно в Советском Союзе, я всё же предпочитаю жить в Европе». Что ж, как и «Волшебная гора» в Электротеатре обнажает нутро публики, так и нынешняя встреча «с читателями» оказалась любопытным социальным экспериментом
В одном из отчетов Каравкиной упоминается момент, когда Фейхтвангер соглашается внести исправления, предложенные Марией Остен, (немецкой писательницей, спутницей жизни Михаила Кольцова) в собственную рукопись – «за исключением фразы о «терпимости», которую ни за что не хотел выбросить». Что ж, кажется, будь перед Фейхтвангером рукопись «Москвы, 2019» слово «терпимость» в ней бы, определенно отсутствовало.
