Белое безмолвие: Рецензия на фильм «Белый, белый день»
23 марта, 2020 Кино
Говорят, Андрей Тарковский ценил умение Ингмара Бергмана находить точные лаконичные названия фильмов. В кино краткость не всегда сестра таланта, но, под бритвой Оккама (согласно которой не следует плодить сущее сверх необходимого) и монтажными ножницами, сценарий «Белый, белый день» был превращен в фильм «Зеркало». Первоначальное название, впрочем, не пропало, возникнув на обложке фотоальбома, вобравшего снимки, сделанные Тарковским на Polaroid (подарок Микеланджело Антониони). Вот и второй фильм исландского режиссера Хлинюра Паульмасона не только тезка, но и побратим фотокниги Тарковского. Обветренные, статуарные кадры северных природы и лиц, кажутся промерзшими и потому недвижными. Кино здесь возвращается к истокам, к фотографии, а зрители получают сеанс криотерапии.
Дебютная лента «Зимние братья», тоже белая и озябшая, была согрета критикой, только на фестивале в Локарно, завоевав четыре приза. Паульмасон убедительно доказал резонность своего перехода из видеохудожников в режиссеры. Если первый фильм заключал опыт многолетних поисков, то во второй картине режиссер сосредоточился на том, что успел найти. Вернее, на тех ¬– операторе Марии фон Хаусвольф, виртуозно снявшей северные ландшафты на 35-мм пленку, и харизматичном актере Ингваре Сигюрдссоне, благодаря которым кино стоит того, чтобы досмотреть его и получить в награду финальные аккорды Memories Леонарда Коэна.
«Мне белый день чернее ночи» мог бы сказать Ингимундур, вдовец, случайно узнавший о неверности жены. Дабы заглушить скорбь, он строит дом, перебирая вещи покойной, опекает внучку, доводя ее до слез, и изо всех сил пытается сохранить хладнокровие, то и дело разражаясь бессильным гневом. Выслеживание любовника становится одержимостью, разрешающейся разговором на могиле, в которой обманутый муж хотел похоронить свою боль и подневольного собеседника. Заживо.
Когда белизна неба сливается с заснеженной землей, слышно, как мертвые говорят с живыми, – обещает эпиграф. Мертвые здесь обретают голос в предметах, хранящих тайны, детских страшилках и взрослых страхах, громких воплях «мы все умрем» и онемении перед лицом смерти. Увлечение визуальностью и звукорядом не способны, однако, замаскировать слабость сценария Паульмасона, которому образность гораздо важнее слов и структуры сюжета. И все-таки, ладонью ребенка на ладони взрослого, побеждает жизнь. Крик оглашает тоннель отчаяния главного героя. Похоронивший себя до срока он вновь возрождается. Как в начале-начал, в слезах и крови. Из тьмы – на свет белый.