Идет охота
2 февраля, 2017 Кино
Сайт гостевого дома в Намибии, ставшего местом действия фильма «Сафари», уведомляет, что опубликованные на нем фото охоты, не рекомендованы к просмотру слабонервным. Фото эти свидетельствуют, что новая работа Ульриха Зайдля, получившая после внеконкурсного показа на Венецианском кинофестивале упреки в гротеске и излишнем натурализме, является не провокацией, а кинодокументом. Ожидания увидеть титр «при съемках ни одно животное не пострадало» напрасны. Припомнив слова заядлого охотника Эрнеста Хемингуэя: «Ничто не может сравниться с охотой на человека» и, вооружившись камерой, Зайдль и оператор Вольфганг Талер открыли охоту на охотников. На фоне дикой природы режиссер запечатлел дикость природы человеческой.
Охочие до охоты супруги, мелькающие в «Сафари» «родом» из предыдущего фильма Зайдля «В подвале». Это, как и желание изобличить в привычных увлечениях людей то, к чему здоровому обществу привыкать не следовало бы, роднит оба фильма. Супруги-сценаристы Ульрих Зайдль и Вероника Франц не выступают, впрочем, как обвинители, не уготовив себе места среди своих героев, не пользуясь закадровым голосом или титрами. Сохраняя бесстрастность документалиста, Зайдль выражает себя, не переходя грань между художественно осмысленной реальностью и художественным вымыслом. Точка зрения режиссера – точка съемки: статичная камера, закрепленная на штативе, снимает интервью с «охотниками на привале». Фронтальная композиция задает спокойную строгость геометрии кадра: охотники на фоне стен, увешанных чучелами, и сами кажутся жертвами таксидермии: что-то, что человечество именует человечным выпотрошено из их охотничьего камуфляжа.
В русском языке «охота» означает еще и «желание», вот и камера здесь обнаруживает в семье, приехавшей провести отпуск, влечение к охоте, сродни сексуальному. Томительное предвкушение, напряженное дыхание, дрожь в ногах, восклицания «Я заведена, я на пределе», глубокий выдох после нажатия на спусковой крючок и смакование поиска входных и выходных отверстий, — определенно для семейства охотников эта забава значит больше, нежели просто досуг. Она раскрепощает и сплачивает. И это открытие страшнее сцены семейного просмотра брутально-эротичной разделки добычи, отсылающей к распятой туше с полотна Хаима Сутина. Мать наставляет стыдливо хихикающую дочь, рассуждающую о своей неопытности в вопросе величин калибров оружия: «Тебе надо застрелить гну для уверенности; чтобы рука стала тверже, а ты поверила в себя»… Почти некрофильская страсть к убийству здесь от ощущения неполноты жизни, желания утвердиться, если не в кругу себе подобных, то хотя бы среди рогов и копыт.
Без тени сомнения здесь рассуждают о сверхзадаче происходящего: истребляя старых и больных, люди способствуют выживанию и размножению молодых и сильных. Речь об убийстве животных, хотя герои просят заменить это слово на «добыча», но риторика эта, наряду с охотничьей униформой и немецким пожеланием удачной охоты, звучащим как «хайль», невольно отсылает к теме нацизма. И вот режиссер оборачивается антропологом, да и место съемки располагает к исторической рефлексии: строительство здесь началось в 1928 силами прежних немецких колониальных сил, которые возвратились сюда после Первой мировой. Владельцы охотничьего отеля, говоря о местном населении, сетуют, что по нынешним меркам за их рассуждения их могут счесть расистами. Черные (так здесь называют коренное население) глодают кости и гладят белое белье, белые рассуждают о черных, как мгновение до того об антилопах: у черных, дескать, другие мышцы и пяточные кости, потому и бегают быстрее. «Если захотят», — многозначительно добавляет жена белого охотника.
Бесстрастная камера фиксирует противоречия в словах и поступках участников интервью. Отец семейства убежден, что зверя нужно убивать быстро, не давая ему терпеть муки. «Я вся на нервах!», — сокрушается его жена, вместе со зрителями, наблюдая долгие предсмертные страдания недостреленного жирафа. Но вот все кончено и охотники, ласково потрепав труп, делают традиционное фото на память. В шляпах и без. Еще мгновение и в кадре разденут жирафа, сняв с него кожу – его постигнет судьба датского собрата по несчастью Маркуса.
«Ночью, лежа на соломенной циновке, я долго думал, почему я не чувствую никаких угрызений совести, убивая зверей для забавы, и по сему моя кровная связь с миром только крепнет от этих убийств», — разве только путевой заметки Николая Гумилева об африканской охоте помогут российской тонкокожей публике, недавно возмущавшейся демонстрацией чучел на выставке Яна Фабра в Эрмитаже принять и простить «Сафари» Зайдля. Зритель, «ты, плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф…».
The Hollywood Reporter
http://thr.ru/magazine/recenzia-safari-ulriha-zaidla/?_utl_t=fb