«Обрыв»: роман-романс
3 мая, 2010 Театр
Занавес еще не открыт, а рассаживающихся зрителей уже оглушает музыкальная прелюдия в стиле хард-рок. Свет меркнет, и едва успеваешь свериться с программкой. Все верно – МХТ, «Обрыв», пьеса А.Шапиро по роману И.Гончарова.
Мысли об очередном театральном эксперименте исчезают, как только открывается сцена, на которой действующие лица спектакля поют романс И.Тургенева «В дороге». То самое «утро туманное, утро седое». Не мудрствуя лукаво, можно было бы написать, что романс полностью отражает спектакль – и эмоционально, и содержательно. Но все же развернем партитуру.
На сцене — «время былое», век XIX – и «лица, давно позабытые» (со школьной скамьи). Деревня, куда возвращается Борис Райский (А. Белый), отнюдь не «прелестный уголок». Обрыв неподалеку то и дело напоминает жителям о страстях. Порой низменных. Как намек на падение – декорация спектакля (С. Бархин): огромная лестница, широкая, высокая, но всех героев тянет вниз. В обрыв.
Напомню содержание третьего из знаменитой троицы «на О» романа. Борис Райский – дилетант от искусства, ныне пробующий свои силы в писательстве, ищет сюжет для романа. И находит. Правда, для романа иного сорта. Дальняя родственница Вера, «вещь в себе», сама того не желая, увлекла сочинителя. Ее избранник – Марк Волохов, человек новой, не обремененной моралью философии, состоящий под надзором полиции. Сомненья, тягостные думы, нравственные терзания, и, как итог, — померанцевый букет от Райского, летящий в сторону Веры, не невесты.
Спектакль собран из отдельных сцен, разделенных незамысловатым световым решением: свет горит – одна сцена, свет гаснет – другая, и снова свет. Декорации неизменны, лишь для сцен свиданий Веры и Волохова лестница разворачивается, и герои находят уединение под ней. Символично, зло, но справедливо.
Белые доски, светло-белые костюмы, бесцветные герои. Спектаклю не хватает красок, яркости. На этом загримированном под чистоту фоне интересен только Анатолий Белый. Он в одиночестве, три с лишним часа держит зал. Конечно, он не один на сцене, но играет почему-то только он. В нем страсть и порыв, трусость и малодушие, твердость и язвительность. Очень динамичный образ. Артистичен и актер и персонаж, которого он играет. Между ним и остальными актерами — обрыв.
Веру (специально, непонятно для чего приглашенную артистку театра «Школа драматического искусства» Н.Кудряшову) забыли загримировать. Мелкие черты лица и тихий голос не воспринимаются даже с первого ряда партера. Микрофоны, стоящие у сцены, тоже не спасают. Стало тенденцией, по крайней мере в МХТ им. Чехова, брать на роли чистых и естественных героинь актрис, которых без грима трудно узнать. На сцене по соседству, где идет «Дворянское гнездо», главная героиня тоже прозрачна. И призрачна: ее чуть видно и чуть слышно. Но, видимо, режиссеры в обоих случаях надеются на тургеневское «тихого голоса звуки любимые»…
Есть в спектакле и другие раздражители. Артем Быстров, исполняющий роль Волохова, будто мечтал о роли Базарова в школьной его трактовке. Груб, неопрятен, немыт, нечесан. Брезгливо даже смотреть на него. Все это может быть и талантливо, но к «Обрыву» отношения не имеет. Это не трактовка, а искажение образа. Хрестоматийное упрощение.
Дарья Юрская, занятая в спектакле, тоже сильным голосом не отличается. Впрочем, это с лихвой компенсируется нарочитой развязностью и жеманством. Время и пространство сцены актриса заполняет собой безраздельно. Роль мала, а актрисы много. Аналогичный случай с Николаем Чиндяйкиным, исполняющим эпизодическую роль. Его тоже много. Он бодрит, вселяет надежду на развитие действия. Эпизод с ним – яркий, колоритный, самый динамичный во всем спектакле.
Деланная неторопливость и стилизация под неспешный быт провинциального дворянства смотрится фальшиво. Здесь засыпают по обе стороны рампы. Здесь говорят на прекрасном, упоительном русском языке, но делают немыслимые паузы. В их протяжности растворяется и действие, и смысл. Насколько лучше смотрелась бы Ольга Яковлева в роли бабушки (великая актриса в великой роли), если бы она не говорила в несвойственной ей манере, растягивая фразы. Этот спектакль мог быть бенефисом актрисы, но она невольно оказалась отодвинутой на второй план. Отодвинута не другими актрисами, а тем, что играет в их стилистике, не выделяется. Но, несмотря ни на что, – это счастье видеть ее на сцене.
Адольф Шапиро, режиссер спектакля, вероятно, хотел, чтобы зритель во время действия отрешился от забот и суеты. Отрешился, а не «забылся и заснул». Хотелось спектакля-ностальгии, а получился спектакль — лестничная клетка, из которой хочется поскорее вырваться. Всего много – оркестрик, хождения, терзания, но чего-то не достает. Современности? Своевременности! Ясно, что не за горами юбилей писателя, но это еще не повод натужно переводить его романы в пьесы, тем более ставить их. Впрочем, пьеса А.Шапиро, талантлива, но создается впечатление, что, убрав все лишнее, режиссер забеспокоился о духе романа, который мог весь выйти. И возникли паузы, пение за рекой, фланирования в длинных платьях, и вновь, как в романсе: «обильные страстные речи», «взгляды, так жадно, так робко ловимые»… Все это и в правду «нехотя вспомнишь».
Сократить бы спектакль минут на сорок, и он бы стал удачным примером постановки прозы на сцене. А пока роман остается велик только для тех, кто прочел его. Увидевшие спектакль, заскучали, посмеялись над тем, чему читавшие сострадали, да и разошлись. Плавность повествования романа перешла в скуку от и после спектакля.
Зато хард-рок в начале обрел смысл: роковой – для героев и тяжелый – для зрителей.
Журнал «Наш фильм» http://www.nashfilm.ru/plays/4561.html