«Волки и овцы»: промеж стульев
5 мая, 2010 Театр
У Константина Богомолова – юбилей. На сцене «Табакерки» вышел пятый спектакль в его постановке — «Волки и овцы» А.Н. Островского. «Отцы и дети», «Процесс», «Старший сын» — безусловные удачи режиссера. Непохожие, вызывающие живую реакцию они закрепили за режиссером бренд качества и интеллектуальности.
Рациональность и здравый цинизм, ставшие фирменными чертами его творений, сыграли с ним, однако, злую шутку в «Безумном дне, или женитьбе Фигаро». Предполагаемая стать украшением репертуара, главным образом за счет ярких актерских работ, комедия превратилась в затянутый, и пошловатый спектакль. Выпущенный в прошлом сезоне, он и по сей день дорабатывается.
«Волки и овцы», заявленные этим летом к постановке, зрители ждали с нетерпением. На спектакль, означенный в репертуаре на октябрь, до последнего не продавали билеты. Одолеваемые ежедневными звонками зрителей кассиры отвечали: «…Пока не готов». Интерес нарастал. И вот свершилось.
«Катастрофа» — самое мягкое определение, услышанное после премьеры спектакля. Все это, конечно, субъективно, на вкус и цвет и тому подобное, но недоумение и возмущенные перешептывания зрителей не принять во внимание нельзя.
Итак, сцена разделена на четыре сектора — два цветовых — черный и белый и два пространственных — посередине углубление по периметру сцены. Через сцену проложена красная ковровая дорожка. На черной половине — белые стулья, на белой — черные. Вот и все декорации. Минимализм присущий антрепризе? Реализованный замысел режиссера: поместить разных героев на разные сектора в зависимости от их роли: «волков» — на черное, а — белых и пушистых на белое? Аллегория черно-белой шахматной доски с фигурами разного достоинства? Ни то, ни другое, ни третье. Герои свободно перемещаются по сценическому пространству, никакой скрытой логики в их передвижениях нет. Черные дела вершатся на белой половине также свободно, как и благие на черной. А черных дел в пьесе предостаточно.
Четыре цвета — черный, белый, серый и красный — костюмы выполнены в этой же гамме. Классика, а единого стиля не получилось. Хотя, если предполагалось создать нарочито строгую и раздражающую глаз атмосферу, то это удалось вполне. Сценограф Лариса Ломакина, оформлявшая все спектакли К.Богомолова в Табакерке, высочайший профессионал, — чего стоят одни декорации к «Старшему сыну»: на миниатюрной сцене театра разместились тогда две комнаты, лестничная клетка, подъезд, улица и все это было продумано до мелочей. Тандем с режиссером заставил и ее регрессировать: от громоздких декораций «Женитьбы Фигаро», мешающих и артистам и зрителям, до пустого пространства сцены. Пол, потолок, стулья. Атмосфера безвременья и отсутствия какого-либо быта выглядит довольно странно. Сам режиссер говорит, что актерам трудно играть в таком пространстве, не за что зацепиться. Но тогда зачем? Условность спектакля должна быть оправдана. Здесь оправданием может служить разве что финансовый кризис. Или творческий.
Аскетичность декораций вдоволь компенсирована музыкой. В спектакле она заполняет многочисленные паузы и длинноты. Звучит часто, громко: немецкие песни двадцатых годов — под такие немцы обычно дружно покачивают пивными кружками, — есть одна еврейская песня, на мотив «В кейптаунском порту», православные песнопения. Вопрос «Зачем?» все еще не покидает зрителей.
На всякий случай напомню, что речь идет о пьесе Островского А.Н. «Волки и овцы». Акцентирую на этом внимание, так как сама по ходу действия проверяла фамилию автора в программке. Проверяла потому, что пьеса не только значительно сокращена, но и щедро дополнена новым текстом. Имя смельчака, дописавшего Островского, мне выяснить не удалось. То, что дописано — мало того, что бессмысленно, так еще и безмысленно. Кстати, зал реагирует только на шутки из первоисточника. Реагирует громким смехом людей, впервые слышащих новый анекдот. Победа Островского в словесной дуэли приятна, но обидно запоздалое знакомство с ним части зала. Но это, как говорится, совсем другая история.
Что касается сюжета, то в нем осталась лишь канва знакомой пьесы Фамилии героев также не претерпели изменений. В остальном же это тоже совсем другая история. Здесь все спят со всеми: «волки» с «овцами», хозяйки со слугами, хозяева с собаками. Да, в спектакле есть животные … и их любители. Тамерлана, обозначенного в программке как собака неопределенного пола играет Яна Сексте. Играет блистательно. Единственная, пожалуй, кому в этом спектакле можно высказать бесспорные похвалы. Помимо роли влюбленной в своего хозяина собаки, до слез, до хрипоты, готовой ради него заговорить по-человечьи, у нее в этом спектакле еще несколько небольших ролей. Милых, но Островским не предусмотренных. Ее коллега по роли — настоящая собака. В свадебном платье. С фатой. Забавно? Нет. Странно. Кстати, по Островскому, собачку ждала окончившаяся для нее трагично встреча с волками. Настоящими. В этом спектакле все останутся живы, физически, по крайней мере. Так что борцы за права животных могут не беспокоиться.
Любитель четвероногих, спившийся до собачьего визга (в прямом смысле слова) — Апполон Мурзавецкий (Дмитрий Куличков). Актер играет талантливо, однако, если бы не концепция режиссера, образ получился бы много лучше. Алкоголик, поджигающий крылья бумажному ангелу, чтобы погреться у костра несбывшихся желаний под вой любимой псины, — это тонко, может быть душещипательно, но не к месту. Ангел — трогательный, искусно вырезанный, но для сцены, в которой герой пытается занять денег, выглядит несвоевременным: от того, вероятно, и подлежит сожжению. Если хотелось «прикладного» эффекта, то можно было бы, например, привязать к Апполону зеленого змея. Его и вырезать для каждого спектакля проще и вообще, судя по концепции спектакля, ангелы здесь, если и есть, то только падшие. Неудачливый жених и охотник, в конце концов, он примерит ошейник любимого пса, предварительно уйдя с ним (с ней) в очередной загул. Всегда запоминающийся образ не сложился и потому, что у героя из всего текста оставлено, выражаясь его языком, «десять слов, не более»…
Меропия Мурзавецкая — традиционно главная злодейка и центральный персонаж пьесы. Ее роль исполняет дебютировавшая в прошлом сезоне на сцене «Табакерки» Роза Хайруллина. Вторая ее работа вызывает некоторые недоумения. Актриса постоянно в образе. Только каком-то своем, отдельном, отрешенном. Неловко писать и про проблемы с дикцией и голосом, но не заметить их нельзя. В глазах — агрессия, в лице — неподвижность. Движения механические. Трактовка образа удивляет еще больше. По словам режиссера, Меропа — неоднозначна — это женщина, попавшая в трудные жизненные обстоятельства. Несмотря на лета, она не забывает о мирских забавах, прикрываясь при этом набожностью и культивируя миф о монастырском укладе жизни. Ханжество — вот, что разоблачает в ней режиссер. Разоблачает, обличает, — разоблачая: на актрисе из одежды — лишь комбинация, даже парик сброшен. Аллегория обнаженной души, вероятно.
Сергей Угрюмов исполняет роль Беркутова. Здесь он питерский чиновник по особым делам. Питерский — слово ключевое. С современным оттенком. Он управленец нового типа — с административным ресурсом и личным телохранителем. Характера, разумеется нордического (из северной столицы ведь). Увы, талантливый характерный актер Сергей Угрюмов утратил в этой роли самобытность. Первая его роль, к которой верней всего эпитет «никакая». Вина это, впрочем, не его. Беркутов здесь то делец большого размаха, расчетливый прагматик — «Прелесть как хороша, — говорит он, ожидая встречи с невестой, — местность», то мелкий воришка, готовый удавить каждого встречного за грош. Весь его образ держится лишь на том, что приехал он из Петербурга и хочет баллотироваться. Ассоциации мгновенные, но не новые. Шутки про «питерских» не в моде ныне, да и былая острота им более не присуща, а для аналогии слияния духовенства и власти не хватило здесь слияния Мурзавецкой и Беркутова, хотя первая вроде и не возражала. Все это менее злободневно, чем вырезанные режиссером колкие монологи Фигаро. «Один расчет», — скажет о женихе Купавина. «Один просчет» — сочувственно можно сказать режиссеру.
Герой Александра Фисенко — Вукол Чугунов, управляющий в имении Купавиной — заслуживает отдельного упоминания. Он фигура связующая. В смысле состоит в связи с Купавиной и Мурзавецкой. Притом прекрасный семьянин и счастливый отец. Актеру в этой роли нелегко — все тяжелые хореографические па исполняет именно он. Исполняет мастерски. Но искренно жаль видеть его обливающееся потом лицо и слышать задыхающийся голос после очередного возведения на Олимп страсти (верхняя поддержка) обеих дам. Зачем это? Ради аплодисментов? Они звучат, но как сочувственное уважение к нелегкой миссии актера.
Если большинство актеров заблудилось в пустом (декорационном и смысловом) пространстве спектакля и их неудачи можно адресовать режиссеру, то с персонажем Анны Чиповской эта отговорка не проходит. В ее случае — полное непонимание ни текста, ни роли, ни цели присутствия на сцене. Яркий, интереснейший образ дьяволицы в монашеском одеянии не состоялся. Как объяснить, что одна приятная внешность и милая улыбка не могут служить заменой осознанному произнесению текста, умению держать себя на сцене, играть без слов, слушать и слышать партнера. Ее героиня, на первых порах мнящая себя благомысленной особой, никак не может прикуривать от свечи у иконы, держа в руках спички. Будем надеяться, что Наталья Костенева, играющая с ней в очередь проявит большую заинтересованность к происходящему на сцене.
Павлу Ильину (Лыняеву) удалось, пожалуй, достичь полного сходства со своим героем. Тут и внешняя похожесть и непринужденное спокойствие и уместная здесь апатия. Непробиваемый совершенно. Тефлоновый персонаж. Мило, но дуэта с Глафирой — Чиповской не получилось. Они на разных половинах сцены, на разных стульях, с разной манерой говорить (темпом) и разными интересами. Диалог между ними — набор реплик. Неторопливый. В финале они почему-то вместе, — привет от Островского. Не женаты, так, сожительствуют (реплика Лыняева, застигнутого в пикантной ситуации: «Женюсь», — вырезана).
Евлампия Купавина — Дарья Мороз — восковая маска. Жеманная, медлительная, угловатая. Почему способная быть яркой и обаятельной актриса словно окаменела в это роли, почему в ее образе больше надо додумывать, чем считывать? Как и большинство героев спектакля, она в нем, увы, лишь подает реплики,
Андрей Фомин в роли Горецкого справился с ролью виртуозно. Роль небольшая, но запоминающаяся. В отличие от большинства коллег по спектаклю — Андрей Фомин мог бы с успехом играть эту роль и в классической версии спектакля. Это, пожалуй, стопроцентное попадание в образ. Он играет с задором, выдумкой, и, думаю, с удовольствием. Во всяком случае, именно удовольствие получают от его игры зрители — будь-то сам Горецкий, или «сынуля» Чугунова.
Есть в спектакле и бессловесный персонаж Славик, Островскому, правда, неведомый. По мнению многих обозревателей, именно он — яркий выразитель идеи режиссера. С внешностью поющего мальчика из гитлерюгенд, как в фильме «Кабаре», он выполняет любые поручения Беркутова. Он — его человек. Именно его исполнительность и, как пишут, «арийская» внешность помогли провести аналогию с фашизмом. Но не будь в спектакле немецкой музыки, а в программке слова режиссера о концепции спектакля, можно ли было отличить отечественного холуя от фашистского?
Кстати о программке. Обретшая в театре форму журнала она теперь служит толкователем, помогающим зрителям правильно воспринимать спектакли. Там все разъяснено, что и как, зачем и почему, как в либретто к балету. Там же, кстати, написано и о недостатках пьесы. Не сценической ее версии, а именно первоисточника. В форме намеков и цитат из критики тех лет зрителю дают понять, что пьеса Островского — далеко не из лучших, а так сказать весьма и весьма средних. Дескать, вот из какого посредственного материала режиссеру удалось сделать конфетку. Видимо составители не сочли нужным написать, что со времени первой постановки и по сей день пьеса не покидает репертуары российских театров.
В программке — есть и статья К. Богомолова о концепции постановки. Статья талантливая, хорошо написанная, и идея в ней интересна. Но все это никак не соотносится с увиденным спектаклем. Не прижилась идея постановки о ханжестве, разложении интеллигенции, слиянии власти и церкви, то есть со всем насущным и болезненно актуальным сегодня, к не менее острой и лукавой комедии Островского. Такое впечатление, что пьеса для постановки подбиралась под уже созревшую у режиссера тему. Случайно подвернулся Островский.
В программке есть фраза — «Также в действии принимают участие…». Это честно. Ведь назвать эту постановку спектаклем на фоне текущего репертуара заслуженно успешного театра — несправедливо. Это набор действий, связанных единой темой режиссера, фантазия на тему, да что угодно, только не постановка пьесы великого драматурга. Урезания, дополнения, пошлость как прием обличения пошлости, намеки на намеки, подтексты без текстов, хореографические экзерсисы, — все это не подчинило, но уничтожило пьесу драматурга, как и замысел талантливого режиссера. В фальшивой версии комедии даже подосиновики и те ложные.
Потребность режиссера говорить о ханжестве и притворстве была и в спектакле «Отцы и дети». Не думаю, что Тургенев дает больше тем для фантазии, чем Островский, но тот спектакль был действительно потрясающим. Спектаклем — открытием, откровением. Островского сделать частью тематической дилогии не получилось. Черная комедия.
«Беспощадное время уносит все» — это заключение Беркутова очень подходит к спектаклю. Наше время действительно беспощадно. Оно унесло ценности, традиции, понятия о чести. Оно так беспощадно, что уносит талант талантливого режиссера.
Журнал «Наш фильм» http://www.nashfilm.ru/plays/4154.html