Отодвинули облако
6 ноября, 2020 Без рубрики
Отодвинули облако и…
И уже не спросили, а попросили. И не откажешь.
Он всегда говорил, что 34-й год особенный. Он подарил миру столько талантов, всех и не перечислить.
20-й тоже выдался. Не знаю, что он подарит, но скольких отнял. И не надо говорить про жизнь, про смерть, про удалось, про не забудем. Про банальное не надо. Не его жанр.
Родился и умер шестого. Совершенное число.
Мне повезло, мои мама и бабушка были знакомы с Михал Михалычем. Лет эдак с 14 я не пропустила ни одного его концерта в зале Чайковского. И по пригласительным, и по билетам. Кто любит, тот платит. Бывала и на других концертах, но КЗЧ – особенное для него место. Его московский дом.
И на его дежурстве по стране тоже посчастливилось. Помню, как-то спросила (и это не вырезали из эфира), что, дескать, наш президент сказал, что чистой демократии не бывает, а какие вы видите на ней пятна? Он мне его припоминал. Если вопрос можно пересказать, то ответ, да что там монолог – только слушать. Напеть не получится. Цитата не передаст. Потому и с чужих уст монологи Жванецкого звучат как песни Вертинского, т.е. не звучат совсем. А уж раздробленные по ролям, по бойким репризам, и вовсе вызывают неловкость. Жванецкий, конечно, разошелся на цитаты, мемы, афоризмы, но это лишь одна его грань.
Паузы. Интонации. Манера произнесения. Ускорения и замедления. То, как сам искренне удивлялся, читая собственные тексты. «А неплохо сказано, черт возьми». Все свое, все его. «Никого не цитирую, то есть наружный воздух не поступает». Зато это самое наружное видел очень зорко, очень точно. Потому в последний год и кончились «шутки юмора», точнее уступили место философским зарисовкам, наблюдениям, бытописаниям. В одном из недавних документальных фильмов с его участием, он только присутствует, не говоря за весь фильм ни слова. Молчит. И этим все сказано. Sapienti sat, что уже не до смеха.
Его уже не хватает, потому что он схватывал. «И говорит, как пишет», и записывал за собой, хотя рука не поспевала, потому что мысль стремительно опережала. Он и читал, частенько, торопясь, останавливаемый лишь аплодисментами. Я не знаю ни одного спектакля или концерта, где так часто, громко и искренне раздавались бы овации. С первой минуты и еще с полчаса, после окончания. Стоя. Зал всегда встречал и провожал его стоя. И он принимал это всеобщее и абсолютное признание как-то неловко. Минуту назад, владея залом, без спецэффектов и подтанцовок, он терялся в эти долгие минуты аплодисментов. И благодарил благодарный ему зал.
И это больше не повториться. Как не повторялся он. И неповторимым остался, вернее, оставил нас.
…
Я никогда ни у кого не просила автографов, кроме двух Михал Михалычей – Козакова и Жванецкого. Протянула Жванецкому книгу из его полного собрания, и он, начав подписывать, засомневался:
«Эмилия – это же Эммочка».
«Можно и так», – согласилась я.
«Но Эмма с двумя «н»», – продолжил он.
«С двумя», – подтвердила я.
«А Эмилия с одним», – справедливо заметил он.
«С одним».
Так и получилось безошибочное послание с «ошибкой».
«Дай-ка другой том».
И он подписал и переподписал мне обе книги.
Так и остался первый том – «с любовью», последний – «на память».
С любовью и на память. Как весь он. Как жил и как продолжат жить его тексты в его исполнении.
В Одессе от улицы Гоголя до Приморского бульвара идет бульвар Жванецкого: от стихии Гоголя до морской стихии.
И нет синонимов, аналогов, подобий и равных. Он не через запятую, не один из ряда, не сатирик и не юморист. Он Жванецкий.
