«Кабаре»: Бурлеск и натиск
16 октября, 2022 Театр
Музыкальная драма невыученных уроков – пожалуй, наиболее подходящее определение для громкого (во всех смыслах) спектакля Евгения Писарева «Кабаре». Если бы эта премьера Театра Наций состоялась год назад, постановку сочли бы пророческой, сегодня же она кажется горьким, но запоздалым предупреждением. Впрочем, в далеком 2009 в Москве уже предпринималась попытка постановки этого мюзикла, основанного на автобиографическом романе «Прощай, Берлин» Кристофера Ишервуда и пьесе «Я – камера» Джона Ван Друтена. Тот мюзикл «не прозвучал», не из-за голосовых данных артистов, но из-за недостатка режиссуры и вялого подражания культовому фильму Боба Фосса. Фильм с Лайзой Минелли в главной роли стал рекордсменом по числу «Оскаров» (8 побед из 10 номинаций), уступив статуэтку за «Лучший фильм» не менее культовому «Крестному отцу». Хороший год для истории о темных годах Истории. Вот и сегодня растущая популярность спектаклей в стилистике «кабаре» указывает, что самое главное «Кабаре» в Театре Наций приходится и к месту, и ко времени. «Прощай, Берлин» легким движением руки превращается в «Здравствуй, Москва».
Дурная шутка, но в Театре Наций на сцене – наци. В спектакле вообще много шуток, сосредоточенных на человеческом низе (и социальных низах), которые, порой, уравновешиваются то верхом актерской игры (дуэт Елены Шаниной и Александра Сирина), то голосовыми (Александра Урсуляк), то мимико-пластическими (Денис Суханов) высотами. В «Кабаре» как не в столь кривом, сколь разбитом зеркале отразилось многое из того, что ассоциативно и эмоционально сократило дистанцию между героями «веки минувшего» и публикой «века нынешнего». И пусть в спектакле, срывая голоса и вырывая сердце из груди, поют по-английски и по-немецки, субтитры русскоязычному зрителю не нужны. Они появляются во время музыкальных дивертисментов на мониторах по бокам, но публика либо не отрывает глаз от сцены, либо стыдливо, а может и с грустью, опускает глаза.
Первый акт «Кабаре» наэлектризован похотью и развратом разваливающейся империи (время и место действия – Берлин начала 1930-х гг.), второй – наполнен горькими драмами людей и страны, очаровавшейся злом. Последняя ночь Веймарской республики сыграна в атмосфере дымного сладострастия ночного клуба, в котором Эрос побежден Танатосом. Ночь здесь кажется беспробудной, а с первыми лучами столь желанного солнца оказывается, что оно вовсе не небесное светило, а земное. Палящее солнце одной испепеляющей все человеческое в человеке идеи, да и просто сжигающее людей. Сколь ослепительное, столь ослепляющее. То солнце, о котором поют, «не ведая, что творят», персонажи «Кабаре» в узнаваемой с первых аккордов композиции «Завтра принадлежит мне». Поют здесь хором, словно иллюстрируя мысль об исторической коллективной ответственности за преступления против человечности. Массовые сцены – одно из достоинств спектакля, в котором внешним эффектам уделено повышенное внимание: от мудрой и лаконичной декорации Зиновия Марголина (центральный образ – накрененное здание на сломе эпох), до будто взятых напрокат из музея или сшитых на основе картин немецких экспрессионистов костюмов Виктории Севрюковой. Это броская, набрасывающаяся на зрителя постановка, в которой как на черном рынке (а временами, спектакль напоминает дарк-кабаре) можно найти и Брехта, и Фасбиндера, и Дитрих из «Голубого ангела», и лобовой, как столкновение, вопрос в зал – «Что бы сделали вы?»
«Кабаре» только на первый взгляд выглядит вульгарным из-за обилия фанфар, блеска и гламура. На деле спектакль иллюстрирует то, как ярко драпировалась Германия 30-х, не желавшая замечать то, что неумолимо прорастало в ней. Вместо того чтобы смыть коричневую грязь и плесень их закрашивали, и они проступали вновь, пока не распространились повсеместно. «Кабаре» напоминает о том моменте, когда еще не было слишком поздно, когда убийства миллионов можно было избежать. Зрители спектакля видят и знают то, что отказываются замечать герои, занятые кто выживанием, кто беззаботностью, кто апатией… Вот и обнаруживается в финале, что самым вызывающим в спектакле оказываются не наряды (или их отсутствие), а вызываемые им мысли. От упадка нравов до упадка страны, от гедонизма до душераздирающей истерии истории – проходит путь спектакль, в котором сексуальные и политические ориентации переплетаются в причудливых позах. Отсутствие свободы в спектакле компенсируется сексуальной свободой. Театр, однако, не скатывается до публичного дома, но напоминает о своем предназначении дома для публики. А дома принято говорить откровенно и напрямик. Это «распрямленность» отдельных образов и тем может показаться упрощением на фоне популярного нынче мема «все не так однозначно», но формату шоу и стилю кабаре это никак не противоречит.
Расхожая мысль, о том, что «история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса» более всего ранит тем, что история повторяется и миру дается три попытки на пересдачу невыученного урока: само событие и его трагическая и фарсовая реинкарнации. В сардоническом «Кабаре» Евгения Писарева плотский фарс довлеет над плотоядной трагедией, а бурлеску уделено больше внимания, чем «Буревестнику». Речь не о горьковской птице, возвещающей бурю, а об одноименном кабаре из спектакля по соседству – «Мефисто» в МХТ им. А.П. Чехова в постановке Адольфа Шапиро. Если «Кабаре» – побег от реальности, то «Мефисто» – печальный итог подобного побега. И все-таки надежда, а «Кабаре» дарит ее, сегодня оказывается, как никогда, востребованной. Историческая определенность, накладывающаяся на неопределенность судеб персонажей этой музыкальной мелодрамы, оставляет зазоры. В них и гнездится надежда, а она дорогого стоит… Кстати, на стоимости билетов это тоже сказывается. «Money makes the world go around», – звучит со сцены и эхом отзывается в зрительном зале.
@Эмилия Деменцова
Авторская версия текста, опубликованного в журнале «КиноРепортер«.
Фото с официального сайта Театра Наций.