Театр войны и мира. Как мягкая сила искусства противостоит жестоким временам
19 декабря, 2022 Театр
«Сегодня театр несет гуманитарную функцию — помогает выжить, завтра (и скорей бы оно настало) — будет нести гуманистическую миссию — помогать жить» / Афиша II Фестиваля короткометражных спектаклей 4.4 в Баку
Мир, лишенный мира, мертвеет на глазах. Есть ли место театру там, где главенствует театр военных действий? Способна ли мягкая сила театра противостоять или хотя бы сопротивляться грубой силе нынешних «предлагаемых обстоятельств»? Если настоящее театра шатко, то каким станет театр будущего? Ответы на эти и другие вопросы мне посчастливилось отыскать в Баку на II Фестивале короткометражных спектаклей 4.4, неожиданно оказавшимся одним из самых ярких событий уходящего года.
Не громкими именами, скандальными постановками или именитыми властителями дум была отмечена эта неделя азербайджанского театра. Число спектаклей — хороших и разных — доходило до пяти в день, но как, порой, в тексте важно его междустрочие, так и здесь главным оказалась сцена фестиваля вне театральных сцен. Театр, напомнили организаторы, — это пространство диалога, открытого общения о главном, болевом, пульсирующем в умах и сердцах. Пока в одних странах по соседству замалчивают, а в других — забалтывают, здесь говорят и, что не менее важно, умеют слушать. Эксперты из Азербайджана, Великобритании, Германии, Грузии, Казахстана, Узбекистана и других стран в пространстве фестиваля смогли не только найти общий язык, поделиться своим видением глобальных вызовов времени, но и добиться того, в чем оказались слабы дипломаты.
Фестиваль, пронизанный темой войн и трагедий, оказался миротворным — наполненным творчеством о мире.
Если бы судьбы мира вершились не в кулуарах высоких кабинетов, а в театральном полумраке, кажется, у мира был бы шанс. Ведь в театре всегда есть софиты, а стало быть, свет. Таким светом стал для меня и сам фестиваль, на котором я была единственным гостем из России. Но именно гостем, а не чужаком: русская культура здесь не только не «отменена», но является неотъемлемой частью культурной жизни. Здесь четко разделяют сиюминутные политические страсти и «разумное, доброе, вечное», которое ничто не обесценит.
Не со спектакля или торжественного открытия начался фестиваль, но с разрушения пресловутой «четвертой стены». Старт ежедневным дискуссиям и полемике открыла творческая встреча с любимым артистом и педагогом Джахангиром Новрузовым («Не бойся я с тобой»). Никаких заранее подготовленных вопросов и массовки с заученными текстами. Свободный микрофон. Столь же свободный, как и центральная панельная дискуссия фестиваля, не ограничившаяся аккуратными разговорами о «чистом искусстве». Именно здесь у меня появилась возможность сказать о том, что мучает меня в профессиональном плане с 24 февраля. Как Теодор Адорно задавался вопросом о том, возможно ли писать стихи после Освенцима (он называл это варварством), так и меня, театрального критика, терзает вопрос, имею ли я моральное право посещать сегодня театры в тот момент, когда из моей страны идут разрушение и смерть. Можно ли ходить в театр после Бучи? Можно ли ставить спектакли после Ирпеня? Можно ли говорить и писать о постановках после Мариуполя?
У Азербайджана своя история с географией — свои болевые точки на карте, как например, Шуша, чья почва удобрена кровью нескольких сотен воинов. Собственно, сам фестиваль, имеющий в названии «4.4», отсылает зрителя одновременно к «Четырехдневной войне в Нагорном Карабахе и 44–м дням Второй Карабахской войны. Только при всей высокой «идеологической себестоимости» такого названия, нет в нем привычной российскому глазу пропаганды и категоричности культпросветбюллетеней. Этим травмам войны и вывихам времени, в частности, были посвящены два ярких женских моноспектакля «Я верю» и «Чемодан моих бед», в каждом из которых отчетливо прозвучала мысль, плач, послание о мире во что бы то ни стало. Театральная площадка могла бы превратиться в агитационную, но этого не случилось. Искусство сумело победить искусственность и подняться даже над собственными представлениями о том, кто прав и виноват.
Не уподобляясь сиюминутности, пространство театра здесь использовалось для разговора о вневременном, о войне как катастрофе (любой войне из прошлого, настоящего, будущего), о гибели человека, которая является не частностью и не статистикой, но приметой гибели мира — человечества и человеческого в человеке.
Только пафос здесь удалось приглушить, обойтись без крикливости и натуги. Может быть, именно поэтому спектакли, пронизанные событиями и обстоятельствами азербайджанской истории, оказались так созвучны дню сегодняшнему и понятны аудитории из разных стран, в истории каждой из которых есть свои незатягивающиеся раны. Для меня ценным и непривычным стало то, что этот театральный смотр обошелся без плакатности, лозунгов, насаждения одной точки зрения. Вот и получился он неоднозначным, а значит — многогранным.
Часто используют парафраз Цицерона — «когда говорят пушки, музы молчат». Это оказалось неправдой. Музы мужаются. Вот и в обстреливаемом Киеве и других городах, там, где это возможно, театры продолжают работу. Пусть вместо театральных звонков звучат сирены, спектакли прерываются, затем продолжаются вновь. В убежищах и метро люди поют, преодолевая уныние, устраивают импровизированные спектакли для детей, чтобы им не было так страшно. Никогда еще терапевтическая сила искусства не была столь велика. Пока в российском театре вымарывают фамилии режиссеров, рихтуют репертуар и соревнуются в величине букв Z на фасадах зданий, утверждая при этом, что театр вне политики, где-то, где совсем не до театра, напоминают о неотменимом чеховском — «Без театра нельзя!»
Именно в Баку в череде дискуссий и споров со всей очевидностью стало ясно, что стоит на время отбросить теоретизирование и игру словами по поводу того, каким будет театр будущего — постдраматическим, метамодернистким, неоавторским… Он станет, уже становится посттравматическим. Он будет помогать осмыслять травму, которую получили все мы, независимо от места проживания, помогать жить, вновь безотчетно радоваться и не бояться. Сегодня театр несет гуманитарную функцию — помогает выжить, завтра (и скорей бы оно настало) — будет нести гуманистическую миссию — помогать жить.
Пестрая конкурсная и внеконкурсная программа фестиваля включила спектакли, объединенные не просто хронометражем (мал золотник, да дорог) или конкретной темой, и стала своеобразным зеркалом азербайджанской сцены. Пантомима, кукольный театр, драма, моноспектакли, мюзикл, старое и новое — здесь было все. Принципиально важно и то, что организаторы фестиваля представили на суд публики и международных экспертов не лучшие из лучших спектакли современной азербайджанской сцены, но исключительно премьеры (большая часть из которых состоялась как раз в рамках фестиваля). По словам программного директора фестиваля Видади Гафарова: «Представленные спектакли были подготовлены в государственных и независимых театрах, действующих в Баку и за пределами столицы, а значит, возможность участия в конкурсе появилась и у вновь возникших частных театров». Это смелый, рискованный и очень честный шаг, так как очевидно, что многие спектакли пока не успели обрести свой объем и устойчивость. Но были в этой пестрой театральной веренице подлинные жемчужины, о которых хочется рассказать отдельно. И если конкурсной программе фестиваля всегда уделяется повышенное внимание публики и жюри, то спектакли вне конкурса опрометчиво оказываются обойдены или затушеваны на фоне фестивального азарта и соревнования за зрительские впечатления и награды. О запоминающихся спектаклях программы OFF мой рассказ.
«Книга моей матери». О конфликте трех братьев, коренящемся в противоречиях в мировоззрении, культуре, отношении к вере, а главное — языке
Квинтэссенцией фестиваля стал спектакль, объединивший не только своих персонажей, исполнителей, зрителей, но и независимых критиков из Грузии, Казахстана и России — Лашу Чхартишвили, Анару Еркебай, Давида Бухрикидзе и автора этих строк. Дело было так. В ночь перед закрытием фестиваля, гуляя среди вечности Старого Города, мы с коллегами подводили итоги увиденного, итоги, которые не подвели ни нас, ни фестиваль. Обсуждали, кого бы мы наградили, будь мы членами жюри, и сетовали, что внеконкурсная программа останется обойдена призами и премиями. Это надо было исправить. Так и возникла мысль наградить спектакль, название которого мы произнесли почти хором — «Книга моей матери» (режиссер Ирада Гезалова).
В основе спектакля конфликт трех братьев, коренящийся в противоречиях в мировоззрении, культуре, отношении к вере, а главное — языке. В основе спектакля, ставшего самым современным на фестивале и отражающим тренды и технологии сегодняшнего театра, пьеса выдающего писателя-сатирика и публициста Джалила Мамедгулузаде (1866-1932). «Книга моей матери» — уникальный опыт трехъязычного спектакля, который исполняется на азербайджанском, английском и русском языках. Можно добавить и четвертый — язык сцены. Это органичное и гармоничное полиязычие удалось воплотить благодаря сценической версии текста Тарлана Расулова, не просто переводчика, но театрального режиссера, создателя первого в Азербайджане интерактивного театра dOM. Поразительно, как деликатно и точно удалось преодолеть историческую дистанцию текста, приблизив его ко дню сегодняшнему и заострив внимание на актуальных проблемах наших дней.
На сцене, превращенной в офисный open-space, как в коллайдере сталкиваются и взаимодействуют разные эмоциональные заряды, мысли, чувства, боли, тревоги. Братоубийственная война в непосредственной близости от кулера, стрекот клавиатуры, отсчитывающей биение разъяренных сердец, прозрачные офисные перегородки, замуровывающие людей в «клетки», в которых они ждут, что поставит на них жизнь — крестик, нолик, галочку — такова среда спектакля, умело сочетающего видеопроекции, рэп и традиционные культурные мотивы страны.
Ненарочитый мультикультурализм и напоминание о вечных неподвластных обесцениванию ценностях поданы в спектакле без патоки и пафоса. Как спектакль связал разных театральных деятелей, как сплотил он персонажей, сумевших в финале найти общий язык, так объединил он и критиков из стран, находящихся в не самых простых отношениях. За отражение идей гуманизма и мира между людьми справедливо завоевал он свою награду (и сердца публики).
«Фисташковое дерево». О военном детстве, людях, быте, впечатлениях и деталях, которые не выветриваются временем истории и перемен
Еще одним откровением фестиваля стал спектакль «Фисташковое дерево» в постановке Вагифа Асадова и режиссера-ассистента Турала Вагифоглу, которому отведена в спектакле и особая актерская миссия. Это тот случай, когда место действия постановки придает ей дополнительный объем и ауру. Спектакль, основанный на рассказе известного писателя и сценариста Максуда Ибрагимбекова, исполняют в его доме-музее и genius loci (гений места) здесь парит в пространстве писательской мастерской. Уютная комната с расставленными вдоль стен стульями, мягкий свет, благожелательность, разлитая в воздухе, и полное отсутствие музейной канонизации и всего того, что высмеивал когда-то Давид Самойлов в своем стихотворении «Дом-музей». Кажется, что писатель просто ненадолго вышел и скоро вернется. В его отсутствие гостеприимная хозяйка дома, муза и хранительница наследия писателя Анна Ибрагимбекова встречает гостей, каждого успевая одарить вниманием, улыбкой, добрым словом. Именно благодаря ее усилиям и какой-то ощутимой пламенности в этом доме, где проводятся выставки, читки, спектакли, не замирает жизнь. А сердце замирает.
«Фисташковое дерево» — рассказ-воспоминание о военном детстве, людях, быте, впечатлениях и деталях, которые не выветриваются временем истории и перемен. Слова Ибрагимбекова звучат со страниц его рассказов и повестей, как мелодия с виниловой пластинки, которая кажется знакомой и родной, даже если слышишь ее впервые. Несколько страниц его поэтической прозы переведены на сценический язык так, что пропадает всякая дистанция между литературным текстом и живыми воспоминаниями от первого лица. Удивительное актерское существование Фуада Османова в этом моноспектакле словно расширяет пространство комнаты и даты в календаре. Такой чистый русский язык, такую ясную сценическую речь нечасто встретишь и на российских сценах, где задолго до веяний, связанных с «отменой русской культуры», начали кое-где отменять ее «впрок». Слово здесь не «разыгрывается», не подменяется иллюстративностью или визуальными образами, оно звучит, как полилог, как навеянные бакинскими ветрами голоса из прошлого, тени, даггеротипы. И уже не удивляешься, когда в финале спектакля зрители, не спешащие покидать это место душевного тепла, обнаруживают вазу с фисташками, кажется, с того самого «древа жизни» главного героя спектакля. Спектакль о трудном военном времени то горчит и ранит, то накатывает волной юмора и тихой безмятежности. Здесь сегодняшней публике разных поколений не тесно в пространстве чужого замысла и не скучно путешествовать по страницам былого, даже если это былое удалено от них на шкале времени.
Мир с отголосками войны, счастливое (во что бы то ни стало) детство на фоне всемирного горя, взгляд ребенка на недетские проблемы и события, война как игра, приключение понарошку и рефлексия взрослого человека, оглядывающегося на прожитое, — за 39 минут спектакля в него умещается жизнь не одного персонажа, но судьба страны, и больше — участь мирового детства в военной лихорадке.
Надо ли говорить, что этот спектакль сегодня обретает особое звучание и отклик в сердцах, как и главная музыкальная доминанта — танго — танец, опаленный войной и песнь, льющаяся из-под иголки патефона, слова которой ранят в сердце: «Если бы я мог вернуть дни своего прошлого, я бы заплатил за них своим будущим». «Фисташковое дерево» — спектакль малой формы, но громадного содержания, который, хочется верить, станет отправной точкой для создания в доме-музее Максуда Ибрагимбекова полноценного камерного литературного театра, пространства созвучия слова, музыки, души.
«Манкурт». О вызовах и соблазнах эпохи, ложных ориентирах и истлевании человеческих душ в гонке века
Режиссер Джейхун Дадашев стал абсолютным победителем фестиваля, завоевав две награды: I место за спектакль Азербайджанского государственного театра пантомимы «Шинель», а также приз молодых театральных экспертов (на фестивале работало два жюри, представляющих разные поколения театроведов и театральных практиков). «Шинель» и «Манкурт» — два спектакля режиссера, конкурсной и внеконкурсной программ, которые не оставили равнодушными экспертов и, что важнее, публику. Пантомимы Дадашева отличает резкий динамический монтаж эпизодов, развитый ассоциативный ряд и умение подбирать лаконичные красноречивые средства художественной выразительности. Эта пантомима не замкнута на «законах жанра», она перехлестывает свои рамки, вовлекая в сценическое действо вокал, звукоподражание, танец и даже запретное — слова.
Обе постановки, по Гоголю и по Айтматову, образуют подобие диптиха, иллюстрирующего вызовы и соблазны эпохи, ложные ориентиры и истлевание человеческих душ в гонке века.
В камерном пространстве театра пантомимы обретают форму священнодействия (не потому ли, что когда-то в этом здании была синагога?), ритуального обряда, порождающего осязаемую театральную энергию, которая затем выплескивается в зрительный зал. Артисты обоих спектаклей демонстрируют не только прекрасную физическую форму, но и актерскую синтетичность, убедительность существования на сцене на расстоянии вытянутой руки от зрителя. Образ сонма вытянутых рук, обращенных к зрителям то в мольбе о помощи («Шинель»), то в попытке выхватить то, что еще осталось не раздавленным под диктаторской пятой («Манкурт») — центральные в обоих спектаклях. В географических координатах, где кажется, что «и дольше века длится ночь», спектакль, вдохновленный романом Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» был бы крайне полезен для просмотра: спектакль о высушенных душах, о рабстве, безволии и беспамятстве, о потере человеческого в человеке был бы как нельзя кстати на российской сцене. Но в нынешних «предлагаемых обстоятельствах» ключевым становится именно «как нельзя».
Единственный упрек, который скрадывает впечатление от обеих постановок — это срежиссированные музыкальные бодрые и веселые поклоны в финале спектаклей, несущих совсем иной настрой. Можно понять создателей, которые искренне желают, чтобы зрители покидали театр в приподнятом настроении, но подобные «благие намерения» работают против спектакля с его особым психо-эмоциональным миром. Право, тишина ошеломленного увиденным зрительного зала стоит дороже, чем аплодисменты в такт веселой музыке.
«Мы клоуны». О выживании в современной хищнической социальной структуре
Трагикомический фарс по мотивам пьесы Матея Вишнека в постановке — Микаила Микаилова в театре YUĞ привнес в пеструю программу фестиваля нотки макабрической клоунады. В гонке за вакансией клоуна претенденты (а точнее, претендентки) пускаются в интриги и хитросплетения, агрессию и неистовую игру, эмоциональные взрывы, пикировки и откровения. Это постановка с зашкаливающим градусом напряжения, вскрывающая червоточины современной хищнической социальной структуры, где господствует мысль Ильфа и Петрова «хороший человек — не профессия». Это спектакль крупных планов, резких выпадов и галопирующего темпа. О выживании в человеческой стае и выживании из себя морально-нравственных основ, а также о цирке нашей жизни поведало женское трио спектакля, продемонстрировав высокий класс игры.
«Я, ты, он и телефон». О времени, памяти, одиночестве, провидении и человеческом выборе
Спектакль на основе рассказа азербайджанского писателя Анара Расул оглы Рзаева «Я, ты, он и телефон» стал одной из ярких неожиданностей фестиваля. Российский зритель знаком с этой лирической историей в основном благодаря фильму Самсона Самсонова 1969 года «Каждый вечер в одиннадцать». Основой для сценария, написанного Эдвардом Радзинским, стал именно этот рассказ писателя, которого в Азербайджане называют просто Анар. Казалось, что история о случайной комбинации цифр, неловком звонке и телефонных проводах, несущих любовь взамен одиночества, может оказаться несколько слащавой, милой и излишне сентиментальной, в стиле романтических комедий Эрнста Любича. Но режиссер Аршад Алекперов в очередной раз подтвердил нехитрую театральную истину о том, как важно для зрителя не приходить в театр со своим спектаклем в голове. Его постановка в стенах русского драматического театра имени Самеда Вургуна подарила публике путешествие во времени, в 1960-е.
Поразительная ансамблевость спектакля, его легкое дыхание и музыкальность звучащих слов, мелодий (великолепное сочетание фортепиано, аккордеона и тара), песен — соткали удивительный по эмоциональности сюжет, в котором россыпь юмора граничит с капелью слез. Спектакль легок, как ветер, но отнюдь не легковесен: партитура слов, распределенных между молодыми актерами, обнаруживает тщательную работу над текстом и погружение в эпоху, о которой участники спектакля могли слышать только от своих бабушек и дедушек. Поразительно, как наполняют они винтажные костюмы свежим потоком чувств и переживаний. Для каждой реплики здесь продуман верный жест, движение, мизансцена, при этом текст не «заигрывается», а актеры не заигрывают с ним.
Может быть, именно поэтому в финале этого лишенного всякой претенциозности и надменного взгляда на прошлое из будущего спектакля на глазах зрителей разных поколений можно было заметить слезы. Здесь нет романтизации советской эпохи, сладкой горечи ностальгии, стилизации ради внешнего эффекта. Чистота эмоций, озаренность подлинным чувством и преображающая сила любви, будь то любовь к человеку, городу, жизни, — таковы тонкие токи этой искусной, но лишенной искусственности постановки. Спектакль о времени, памяти, одиночестве, провидении и человеческом выборе, на который, порой, так трудно решиться.
«Крейцерова соната». О мрачной стороне болезненной любви
Кульминацией фестиваля стали показы спектакля «Крейцерова соната» грузинского Театра Марджанишвили в постановке Левана Цуладзе. В этом существующем вне привязок ко времени и пространству спектакле, где театральность вплетается в обстоятельства реальности, сходные во все времена, будь то век минувший или век нынешний, на первый план выступает не конфликт полов, человека и века или личности и морали. Режиссер разбивает здесь привычный и обжитой иллюзорный быт человека, возомнившего, что ему подвластен контроль над собственной жизнью и тем, кого он решает в нее впустить. Толстовский Познышев в блистательном исполнении Ники Кучава, оказавшись в разбитом замке собственных фантомов, вооружается его осколками и прибегает к насилию. Наверное, для грузинской или азербайджанской публики спектакль Цуладзе в большей степени оказывается историей о мрачной стороне болезненной любви, но российская публика, если бы ей посчастливилось увидеть эту постановку, стоящую отдельного визита в Тбилиси, рассмотрела бы в ней иное. Мнящий себя нравственным авторитетом мужчина обнаруживает в себе моральное право убить женщину (по сюжету жена главного героя — пианистка, и символизирует тем самым культуру и искусство), заподозрив ее в порочности и грехопадении.
Не та ли самая «Крейцерова соната» разыгрывается сегодня в России, где по подозрению в том, что те или иные произведения могут нанести урон нравственности, изымаются книги из библиотек, вымарываются спектакли и фамилии их режиссеров из репертуаров, возникают непроизносимые слова, а культура помещается в чеховский беликовский футляр с гравировкой «Кабы чего не вышло»? С таким девизом, действительно, не выйдет ничего сколько-нибудь талантливого, свежего, наполняющего светом сердца и умы. Прав был персонаж Толстого: «Страшная вещь эта соната!» В случае спектакля — страшно талантливая.
И это только вспышки впечатлений программы OFF. Как справедливо заметил на своей странице в популярной соцсети директор фестиваля Эльчин Джафаров:
«Фестиваль коротких спектаклей не ставил перед собой задачи улучшения театра Азербайджана. 4.4 — это театральная площадка для отражения театральных процессов, происходящих в стране, создания коммуникаций между театрами, условий для открытия новых театральных форм, иного художественного мышления, место, где может заявить о себе и общаться молодая театральная поросль, пространство для дискуссий, дебатов, диалога. Фестиваль позволил обрести новое дыхание, открывшись мировому театру. Это попытка создать особый праздник для артистов, которые занимаются прекрасным искусством под названием театр».
Удивительно, как много вобрал в себя Фестиваль короткометражных спектаклей 4.4 в Баку, быть может, сам того не подозревая. 4.4 стали и напоминанием о памятных страницах истории Азербайджана и мира, и отсылкой к математической головоломке о четырех четверках (так много загадочного было в режиссерских замыслах фестивальных спектаклей), и ассоциаций с 4×4, полным приводом, дающим устойчивость и уверенность (стартовавший в трудный пандемийный год фестиваль вновь подтвердил свой крепкий фундамент и жизнеспособность), и музыкальные четыре четверти (так много музыки и мелодичности было здесь). Но главное, на мой взгляд, это «четыре четвертых» — то есть единица, цельность и целостность. Это то, к чему стремится искусство и то, что удалось воплотить в стройной и продуманной программе фестиваля. Впереди вновь четыре четверти пути — новый фестиваль, новые встречи, новые открытия.