Та самая «Чайка»
29 ноября, 2010 Театр
В рамках фестиваля болгарской культуры, приуроченного к году Болгарии в России, состоялся показ спектакля театра болгарской армии «Чайка» по пьесе А.Чехова. Выбор пьесы для показа в России рискованный. Ну, кто кроме нас еще знает как ставить нашего Чехова?! «Чайка» — загадочная пьеса, которую под силу разгадать и понять только не менее загадочной русской душе. В общем, пока мы сезон за сезоном толкуем и разгадываем «код» Чехова, наши братья-славяне из Болгарии решили представить свою версию «Чайки».
Семь стульев, самодельная сцена, кушетка, стол, печатная машинка и сигаретный дым составляют пространство спектакля. Все незамысловато и по московским меркам малобюджетно. В центре внимания только актеры.
Пьеса значительно сокращена и это придает ей динамику. Наверное, такое дозволено только иностранным постановщикам — убрать все «лишнее» из Чехова. Для нас каждая фраза, каждый эпизод содержат множество подтекстов и скрытых смыслов, но для болгарского зрителя совсем неважно, например, знать, что Треплев — киевский мещанин, а Тригорин писал хуже Тургенева. Эти «детали» убраны, но «Чайка» ничего не потеряла, наоборот, стала современней и ближе к зрителю, и при этом не лишилась загадочности.
Спектакль поставлен так, что в нем нет главных и второстепенных персонажей. Нет обычного квадрата «Треплев, Заречная, Аркадина, Тригорин» и героев вокруг. Здесь все на равных. У каждого своя история, написанная Чеховым, где-то сокращенная, а где-то додуманная режиссером.
Маша, пьющая водку и курящая сигары, повторяет судьбу матери, у которой всегда с собой фляга. Медведенко, «маленький человек», заявляющий о себе в любой удобный момент, он — ничтожен и понимает это; жалкий, нерешительный, с дрожащими руками, он, наверное, когда-нибудь как Карандышев убьет Машу. Сорин, периодически умирающий для забавы, и заснувший вечным сном так, что никто этого не заметит, не поверит, — очередной розыгрыш. Шамраев — очаровательный управляющий (формально и фактически) всем и всеми. Доктор Дорн, успокаивающий всех леденцами и утверждающий, что табак обезличивает, во втором акте сам раздает героям сигареты и под томную болгарскую песню все молча затягиваются и думают о чем -то своем, отдельном. Каждый как в сказке про Золушку, закурив, оказывается в стране несбывшегося и несбыточного.
Треплев здесь, — обделенный материнской лаской и заботой, юноша. Он некрепко стоит на ногах, то и дело падает, рыдает. Любит он не Нину, а Аркадину, свою мать. Ведь не случайна сцена из Гамлета, которую они разыгрывают вдвоем: любящая мать и мечущийся сын. Он любит их прошлое, без грима, без Тригорина. Нина для него — средство заявить, напомнить о себе, матери, не банально, не пошло, а в «новых формах». Не получится, не поймет. А потому остается последнее средство. Сцена наедине с матерью оплачена кровью. Любования Заречной в спектакле нет, эти сцены убраны, есть его Мать, любовь к ней и поцелуй совсем несыновний. Но появляется Тригорин «начало материальных сил» и в битве с ним Треплеву не победить. Время, на него отведенное, истекло, теперь Аркадина в роли не матери, но пылкой любовницы. Она, молодящаяся дама, постоянно сравнивающая себя с другими, станет веригами Тригорина, обвивая его ноги и не пуская от себя ни на шаг.
Беллетрист же на сцене не с привычной удочкой, а с ружьем. Впрочем, в отличие от Треплева стрелять (в чайку) он не станет, но убить — убьет. Он как художник, приехавший на этюды, сочинит сюжет для небольшого рассказа, напишет, поймет «что оно не то, ошибка, что его не следовало бы писать вовсе», но будет уже поздно.
«Аз чайка» будет между делом говорить Нина, восторженная девочка, берущая автограф у кумира и мечтающая о славе — в первом действии и несостоявшаяся, но уходящая с тем, что любит Тригорина сильнее, чем прежде — во втором. Кажется, что пришла она только чтобы вновь услышать его голос. Как птица залетит в окно и упорхнет. Дурная примета. Напомнит Треплеву, крепко теперь стоящему на ногах и принятому в материнский круг о детской беспомощности. И ему опять ничего не остается: на фоне старого театра, где когда-то разыгрывалась пьеса о мировой душе — чучело чайки, расправившей крылья, «лопается склянка», падает занавес и зал рукоплещет.
Журнал «Наш фильм» http://www.nashfilm.ru/plays/3875.html