«Околоноля»: черное на черном
21 января, 2011 Театр
Премьера спектакля, рецензии на который написали задолго до его выхода, состоялась 15 января 2011 года. «Околоноля» сыграли с опозданием: нулевые завершились, на табло – 1:1. Пошел новый отсчет. Хотя, может быть, это только количественные показатели опережают действительность?
Спектакль Кирилла Серебренникова (здесь он выступил и автором пьесы, и режиссером, и художником по костюмам) поставлен по нашумевшему роману Натана Дубовицкого. Впрочем, шумели более об авторе, чем о романе. Под псевдонимом якобы укрылся Владислав Сурков (первый зам главы Администрации Президента РФ). Судя по последним публикациям в СМИ, авторство Суркова более не является государственной тайной. Книгу поругали, почитали (отрывки по большей части), повыуживали цитат для гневных статей и успокоились. Суровый ответ дан.
Новая волна волнений накрыла газетные полосы после информации о том, что Олег Павлович Табаков, прочитав «Околоноля», счел его литературой высокого сорта и предложил к постановке. Кириллу Серебренникову. Выбор сомнений не вызывает, ведь большинство работ режиссера посвящено остросоциальным проблемам. Будь то ироничный «Лес» А.Н.Островского, перенесенный в недавнее прошлое и заглядывающий в день сегодняшний, или повествующий о тоталитарном государстве «Человек-подушка» М.Макдонаха; «Киже» и «Господа Головлевы» — исследующие разные уровни власти и подчинения или бунтарская «Трехгрощовая опера». Да ведь и сам режиссер в романе упомянут, хотя и с опечаткой, для конспирации. Все к одному, но… Русский язык богат, запас брани в нем неиссякаем. И полилось это все на головы, без преувеличения, символов современной и просто культуры. Клялись в том, что руки не подадут, прочили геенну огненную и муки совести. Но ждали, ждали, ждали… И нет бы в процессе ожидания полуфабриката (в театральном простонародии МХТ и «Табакерку» иначе как конвейером не называют. Все поставлено на поток: премьеры, таланты, зрители. С гарантией. На успех.) перелистнуть роман, полюбопытствовать, разузнать не биографию автора, а его «графию», т.е. то, из-за чего автором и стал. Но, в большинстве своем, этого не произошло. Видимо, испугало предупреждение первых страниц романа – «Букв много». Утверждаю, а не предполагаю это потому, что ни одному нормальному (не пишу здравомыслящему) человеку, прочитавшему (не пишу осилившему) «Околоноля», мысли об ура-патриотизме, беззаветной любви к власти и прочему, в чем обвиняли попавших в «околонолевой» круг, не возникнут, даже на мгновенье. Большей крамолы, чем в этой книге, можно найти разве что на интернет-заборах. Только язык здесь иной: умный, тонкий, собственный.
Право, будь автором не (о)хранитель режима, а тот, от кого его хранят, реакция была бы прямо противоположной. Но, тут ничего не поделаешь, это наша генетическая привычка. Проявляется в двух формах: власть имущим либо приписывают все возможные достоинства и достатки (речь не только о материальном), либо отказывают в талантах решительно, взирая снизу вверх на чины и звания. Впрочем, восхищаемся же мы произведениями одного камер-юнкера, или пьесой посла России в Иран, а рассказы и сказки одного вице-губернатора Рязани и Твери и по сей день служат примером талантливейшего острословия. Это не к тому, что должность ставит Дубовицкого в одну компанию с А.Пушкиным, А.Грибоедовым и М.Салтыковым-Щедриным и другими гениями, но чин, по крайней мере, не мешает и даже не пересекается (т.е. не перечеркивает) писательский талант. Не помешал же Кириллу Серебренникову диплом физика стать блестящим режиссером, а профессия режиссера не воспрепятствовала написать блистательную пьесу по роману.
Слоганом спектакля и одновременно кратким его содержанием стала фраза: «Все оттенки черного». Она же определила и стилистическое решение постановки. Малая сцена МХТ (хотя официально спектакль числится за «Табакеркой») — сцена-трансформер. Зрительный зал разделили на три сектора, перед которыми длинная как подиум сцена. Чтобы попасть в зрительный зал публика проходит по длинному, узкому, темному коридору и света в конце тоннеля не видно. Стены здесь не только имеют уши, но и голос — голос автора, читающего свой роман. А далее путь зрителя «устлан знанием». Несмело вышагивая по книжным переплетам и корешкам (для тех, кому это кажется диковатым, выстроили деревянные мостки), затем по сцене, зритель, наконец, попадает в зал. По мысли режиссера, – в ловушку, ведь обратный путь, по крайне мере до антракта, закрыт. Все черно кругом.
«Give me some light» — с этой шекспировской фразы, ставшей эпиграфом романа, и начинается спектакль. Приказ королевский, а свет тускл и искусственен. Ведь король — Клавдий. А значит ни просвета, ни просветления. Не о принце датском история, скорее про то, от чего «какая-то в державе датской гниль».
Повествование ведут два клоуна – две маски – два шута — Алексей Кравченко и Федор Лавров. Шутить изволят о недозволенном. К достопочтимой публике – ноль почтения (или около того), стращают. Оба в черном и шутят в тон. Как шекспировские могильщики или стоппардовские актеры из «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Отсылок к Шекспиру много, но не к «Зимней сказке» (хотя по градусам ниже ноля могло бы и подойти), а к трагедиям. Только вместо «быть или не быть» — быт и сбыт всего человеческого. Без вопросительных знаков.
Агония, бюрократия, варварство – и далее по алфавиту – в такую атмосферу погружен Егор (Анатолий Белый). Не Гамлет, ведь и сам не луч света, но на фоне черных дел и душ в нем есть полутона. Духота преследует Егора, этот мотив проходит через весь спектакль (актер не покидает сцену на протяжении всех четырех часов). Ему душно, значит есть душа, пусть прожженная, задыхающаяся, разлагающаяся. Теплится.
Перед зрителем фрагменты жизни Егора, прошедшего путь от простого редактора до циничного, лоснящегося повелителя отдельных душ. Прошедшего не сквозь кровь, грязь и тлен, а зависшего в них. История восхождения и одновременной деградации одного человека. Вокруг меняются лица (блистательный ход с использованием электронных ридеров), голоса, интонации, но картина в целом остается неизменной. Низменной.
Книга завершается фразой: «Все поправимо», спектакль надежды не оставляет. Он выносит не предупреждение, их было достаточно, но приговор. Егору и всем, кто около него, всей системе жизни. В спектакле жизнь – именно система: отношений, случайностей, поступков и наболевших обид. И походит все это на мышеловку (в лучшем случае шекспировскую).
Спектакль многослойный, многоплановый. В него вписан фильм Владимира Епифанцева – натуралистичный, кровавый, но не лишенный поэтики. Ужасающий по форме, но на фоне услышанного со сцены – не особенно пугающий.
Gangsta fiction – жанр определенный автором, приписан и к спектаклю тоже. Но в обоих случаях это принижение или кокетство. Есть и гангстеры- оружие, кровь, насилие, и роман (во всех смыслах) — жизни и смерти, много смертей и «то ли любовь», в общем -то чувство, которое на мгновение заставляет вспомнить в себе человека – творение света.
И даже власть в пьесе засветилась. Ватт на 60. На сцене горит лампа в виде этого слова: лампу крутят, оглядываются на нее, грозят пистолетом. А «власть» все светит и светит как внешний раздражитель или как маяк. И когда о власти не говорят, а в спектакле рассматриваются все ее пласты, то о ней точно думают. Особенно в конце, когда истерзанный и замученный герой идет по руинам, по черной выжженной земле в полной темноте.
Спектакль кончен. Путь открыт. Впереди снова хождение по… книгам, как аллегория перевернутого мира, в котором частенько хочется лезть на стену. А на стенах ниши для стройных (тесных) шеренг книг. Стоят тома и служат, — кому для чтения, кому для интерьера. В век электронных ридеров и всеобщего стремления к компактности книгам придумано новое применение, ступать ведь мягко даже по твердым переплетам. Для интерьера, впрочем, и красивых корешков будет довольно. А потянешь за корешок — пустота.
Главной музыкальной темой спектакля, а он пронизан живой музыкой (вибрафон, кларнеты, виолончели, скрипка) – стала ария Гения холода из оперы Генри Перселла «Король Артур» (удивительный Игнатий Акрачков) – пронзающая, жгучая как горячий лед, колкая. И уже не случайным кажется начальное обращение к зрителям: «Люди, львы, орлы и куропатки», — ведь все случилось точно, как в провалившейся когда-то на сцене одного дачного театра пьесе. Сбылось троекратно произнесенное. «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно».
«Комсомольская правда» http://kp.ru/daily/25625.5/792155/