«Бесы» на бис
9 апреля, 2012 Театр
Юрий Любимов поставил спектакль «Бесы» в театре им. Е. Вахтангова.
Редкий случай, когда спектакль по праву начинается с аплодисментов. Зал встает, приветствуя Легенду. Это повторится и в финале, когда публика устроит овацию постановщику, автору идеи и сценографии – Юрию Любимову. Дирижеру спектакля.
«Бесы» обличены в «концертное исполнение романа в двух частях». Эта форма,
лишенная декораций, костюмов, грима характерна для оперных произведений, редко идущих на сцене. Кажется, для театра, где внешнее, порой, компенсирует недостаток внутреннего, форма эта неуместна, не выигрышна. Для актеров, вооруженных лишь текстом, (не эффектными номерами и дивертисментами) и оставленных наедине со зрителем, — и вовсе губительна, — не разыграться. Но Юрий Любимов, одинаково свободно владеющий театральным и оперным языками, намеренно избрал для «Бесов» эту пограничную форму. Опера в дословном переводе – труд, дело и досуг. Этим критериям «Бесы» соответствуют. Спектакль, где у каждого актера своя партия, свое соло, свой выход на авансцену остался в полном смысле авторским. Автор инсценировки не ущемил автора текста, а автор спектакля не задушил авторов ролей.
«Бесы» не из бестселлеров: «- Что вы теперь читаете? — Я… я… — Понимаю», — звучит в начале спектакля. Многострадальный роман с приставкой «пред» (предсказание, предупреждение, предвестие) сегодня подзабыт. Достоевский предсказал то, что, не дай Бог, перескажет история страны, в которой даже цвета флага запоминают зловещей аббревиатурой «бесик». Страшный сон сбылся, но кто сказал, что пророчество было «одноразовым»? Зал слушает острые мысли, обличенные в острые фразы, и аплодирует, и перешептывается, и кричит «браво!» автору, написавшему эти строки 140 лет назад. На сцене люди в костюмах (Максим Обрезков) века минувшего (в части оформления рамки концертной версии романа счастливо преодолены) говорят о том, что «либерал без всякой цели возможен только в одной России», о том, что «одно или два поколения разврата теперь необходимо» и о том, что «от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве». Цензурой к представлению дозволено…
Некоторые успели окрестить спектакль антилиберальным. Дескать, он о последствиях сегодняшних площадных недовольств. Недаром, его герои размахивают белыми транспарантами с названиями глав романа: «Премудрый змий», «Принц Гарри», «Чужие грехи», «Хромоножка», «У наших» («вы словцо наше не любите», — даже это предрек автор- «больная совесть наша»). Навесили ярлык, открыв «охоту на бесов», и сами же ей возмутились. Кто «бесы» в переводе Достоевского по курсу на день сегодняшний? «А знает Липутин?» обращают вопрос в зал, дружно ослышавшийся частицей «ли». «Бесы разны» — «Слева бесы, справа бесы, / Нет, по новой мне налей! Эти — с нар, а те — из кресел,- / Не поймешь, какие злей».
Спектакль Юрия Любимова, несмотря на злободневность, лишен сиюминутности. Есть в нем и приметы времени вроде гимна «Россия — священная наша держава», плавно и без потери смысла переходящего в «Боже, царя храни». «Сочтут за либерализм!», — предрекает капитан Лебядкин (блистательный Евгений Косырев). Но, заведомо вписанный в историю спектакль «Бесы» начат и завершен многоточием (в том числе музыкальным), знаком останавливающим время, сохраняющим право на продолжение. «Бесы» Любимова по замыслу перехлестывают рамки спектакля, как и роман Достоевского, ставший выше своего художественного замысла. Спектакль «Бесы» не призыв, не модный ныне месседж, а напоминание о том, что «бесы» от слова беда. Шагают они рядом, ибо корень один. И, если завелась в корне (человеке, деле и т.д.) гнильца, то процесс этот не остановить. «Бесы» о нравственном разложении человека-носителя, сознающего гибель и заражающего всех и вся вокруг. «Это ничего; это только частный случай; это нисколько, нисколько не помешает «общему делу»!», — возражает «мелкий бес» в спектакле. История «общего дела» вынесла неопровержимый приговор – миллионы уничтоженных «частных случаев». Художественная правда «Бесов» взывает к недопущению ее повтора в правде жизни.
По Любимову, «бесы» — очарованные злом, зачарованные верой и неверием. В центре декораций – картина Клода Лоррена «Асис и Галатея», олицетворяющая для Николая Ставрогина земной рай, «Золотой век». К ней, как к мечте, стремятся (анти)герои романа. Пути выбирают разные. Слева от полотна – напольные часы, справа – икона с лампадкой. Слева – заблудившиеся по уму (бес за разум), справа – безрассудно уверовавшие. Не случайно, на черном фоне черных душ и черный монах лишен благости (Юрий Красков в роли отца Тихона). Слова его из Евангелия от Луки звучат как от лукавого, не убежденно, мутно. Зато Петр Верховенский, роль которого, ох, не случайно доверена тому же исполнителю, гораздо четче и яснее. Вот уж, действительно, с ним все ясно…Дорога же одна – кривая. Зрителям, в отличие от героев, пребывающих точно в шорах и завороженных полотном, очевидно, что избранный путь террора и заговорщичества ведет их не в «золотой век», а к черному заднику сцены, во мрак, «В наш атомный век, в наш каменный век», где «На совесть цена пятак!».
Яркий актерский ансамбль спектакля (труппа театра им. Е. Вахтангова не теплит былую славу, а кует новую), венчает музыкальное соло пианиста Александра Гиндина. Музыка Игоря Стравинского и Владимира Мартынова не фон спектакля, а действующее лицо. Актеры пребывают в постоянном диалоге с тониками и доминантами, сверяют интонации с избранной тональностью, кажется, даже хихикают по нотам. Звук, речь, голоса – ключевые элементы этого насквозь пронизанного музыкой спектакля. Сценическая речь здесь поразительно чиста и понятна. Ничто не режет слух. На сцене и над ней установлены специальные микрофоны и любая фальшь, ошибочная интонация, неловкое дрожание голоса вопят. Вернее, вопили бы, ибо вымуштрованные режиссером с абсолютным слухом (в этом убеждаешься, глядя на невольное дирижирование Любимова исполнением на бис главной темы спектакля) актеры, то ли благоговея, то ли боясь Мастера, не смеют ошибиться. Некоторые пока не тверды в витиеватом тексте Достоевского, но музыкальную линию знают наизусть.
Рядом с пианистом Николай Ставрогин (мистифицирующий Сергей Епишев), переворачивает ноты своей исповеди. «Не муж, не отец, не жених», человек ниоткуда (появляющийся из проема белой двери, висящей в воздухе). Истый бес, словно следуя музыке этого слова, он начинает спектакль звонко («б») и завершает глухо («с»). Мертвец. Впрочем, в «Бесах» нет живых лиц. Герои, боящиеся правды пуще лжи, здесь то корчатся в агонии (Евгения Крегжде), то бессильно, безнадежно шатаются (Мария Костикова), то бредят суицидом (Валерий Ушаков). «В настоящей трагедии гибнет не герой –гибнет хор», — говорил Иосиф Бродский. В «Бесах» свет покидают абсолютно все «члены общества». Чистая душа одна — Хромоножка (Мария Бердинских), но и она, юродивая, сгорает в пожаре, в том, что в умах (сцену то и дело заволакивает дым).
Крышка рояля закрывается, табурет выбивают и зритель остается наедине с брошюрой, «листками», приложенными к программке с откровениями Николая Ставрогина. Впрочем, «что было потом» знают все, ибо 1917 та самая, не вытравляемая кровавая «дней связующая нить»….
Финальная нота темы «Бесов» обращена в зрительный зал. Одинокая она упорно звучит, прерываясь, как SOS, как предсмертный пульс, как угасающая надежда. Как жалобный вопрос и догадка: «Сбились мы, что делать нам?/ В поле бес нас водит видно / Да кружит по сторонам». Часы, отсчитывавшие ход времени, во втором акте встают, — пришло, стало быть, время. Или истекло?
P.S. В театре на Таганке после ухода отца-основателя поставили спектакль «Король умирает». На этом можно ставить точку. «Бесы» Юрия Любимова это не ответ когда-то родному театру, это констатация: «Да здравствует Король!». И здесь восклицательный знак.
«Комсомольская правда» http://kp.ru/daily/25864.5/2831361/