Театр на холмах Грузии
4 октября, 2012 Театр
Бархатный сезон в Тбилиси уступил место театральному. Сюда на всех парах съехались актеры, режиссеры, критики и театральные продюсеры из Великобритании, Польши, Белоруссии, Китая, Франции, Литвы, Швеции, Израиля, Германии, Азербайджана, Молдовы и, конечно, России. Международная программа фестиваля пестра и насыщенна, но все его участники сошлись во мнении, что в Тбилиси приезжают «не себя показать, а других посмотреть». Смотр грузинских спектаклей оказался поистине главной страницей фестиваля.
Как бы не жаловались грузинские театроведы и критики на круглых столах в рамках фестиваля на разнообразные проблемы в области театра, взгляд со стороны увидел картину поистине примечательную. Традиции старины, национальный колорит, славное наследие прошлого слились со смелыми театральными экспериментами, поиском новых форм и приемов театрального диалога со зрителем. Грузинский театр сегодня пестр как ковер, который старательно вышивают мастерицы старого Тбилиси. Подобная пестрота и разномастность фактор скорее положительный: театр здесь организм живой, бурлящий. На театральном поле Тбилиси цветут все цветы: легкие комедии и античные трагедии, новая драма и картины давно минувших дней. Есть повод для сравнений и критики, но все из предложенных спектаклей и критику, и сравнения выдерживают.
Театр киноактера, названный в честь ученика Георгия Товстоногова и учителя Роберта Стуруа и Тимура Чхеидзе режиссера Михаила Туманишвили удивил своим репертуаром. Для московского зрителя Театр киноактера ассоциируется с антрепризой. В репертуаре грузинского театра сочетаются и классика, и современная экспериментальная драматургия, и легкие развлекательные комедии. Постановка «Ромео и Джульетты» стала одной из знаковых на фестивале. Хрестоматийная трагедия обрела новую стильную, остросовременную форму. Текст осовремениванию не подвергся, но форма спектакля, в которой актеры то и дело вовлекают в действо зрителей, позволила добиться главного – сопричастности. В спектакль вписана сцена реального убийства 17-летнего подростка, повлекшего еще одно преступление – месть отца ребенка убийце. Шекспировские страсти, продемонстрировал режиссер, отнюдь не канули в Лету. Поменялись обстоятельства и декорации, но страсть, чувства и переживания живы в памяти. Будь то память разума, или сердца. Уравновесить трагизм первого спектакля, представленного в рамках фестиваля, был, вероятно, призван «Чистый дом» по пьесе американского драматурга Сары Рул. Муж, жена и «моя прекрасная» домработница. Но пьеса не о банальном любовном треугольнике, ведь в семейную жизнь людей в белых халатах, сосредоточенных на чистоте (муж и жена – врачи) вмешивается смертельно больная пациентка, в которую до смерти (ее смерти) влюбляется муж. Романтическая комедия, сыграна просто, по-домашнему, без пошлостей и претензий. Есть в ней и юмор, за который «ответственна» горничная с латиноамериканским темпераментом, острящая в духе: «Что общего у мужчин и еды в микроволновке? Они готовы уже через тридцать секунд», и житейская грусть. И хорошая игра актеров, позволившая нескучно и увлекательно рассказать этот сюжет публике.
Нескучную классику сыграли в русском драматическом театре им А.С. Грибоедова. Спектакль «Холстомер. История лошади» посвятили памяти выдающихся режиссера Георгия Товстоногова и артиста Евгения Лебедева. Спектакль по повести Л.Н.Толстого не привязан ко дню сегодняшнему, он на взгляд искушенных драмами современности, из категории «мхом поросло». Это предубеждение развеивается, впрочем, с того момента, когда пластические номера спектакля уступают место слову автора. А в нем — о человеке и толпе, о страсти и старости, о собственности «на живое», будь то человек, или конь. Словом, о проблемах и поныне не разрешенных. Высохшие деревья образуют на сцене круг, в нем и скачут как по манежу, и мучаются, как в круге адовом. Сценография спектакля (Мириан Швелидзе) по своему настроению неожиданно совпадает со спектаклем Андрона Кончаловского «Дядя Ваня». Чеховские сцены из деревенской жизни завершаются в нем «картиной уезда в настоящем»: на экране возникает фото спиленного, вырубленного леса; мощные вековые стволы гладко выбриты «под машинку». В «Холстомере» «дерева» иссушены, отравлены, следуя мысли автора, человеком, раз воскликнувшим «моя земля, мой воздух, моя вода»… И там, и тут не получается жить «как хочется, как дышится» ибо нет вольного духа. Так, душок…
С грибоедовским соседствует другой театр, со смелым и обязывающим названием «Свободный». Построенном в форме корабля, стихии неподвластного, театром руководит постановщик «Холстомера» культовый грузинский режиссер Автандил Варсимашвили. Его спектакль «Механический апельсин» поистине образец сколь дерзкого, столь думающего театра. Сюжет знакомый по легендарному фильму Стэнли Кубрика перенесен в Грузию образца 90-х. Фильм в жанре антиутопии при перенесении на сцену обрел реальную историческую подоплеку. Природа агрессии и агрессия как природа – тема спектакля. Человек эпохи рынка и отношений «купи-продай» рационален и эгоистичен, — диагностируют экономисты. Спектакль о днях «дикого рынка»: здесь насилие и агрессия возобладали над здравостью и смыслом. Спектакль «Механический апельсин» становится историей о человеке как объекте рынка, жертве эксперимента, насилие над которой происходит не на бытовом, а на ментальном уровне. Экспериментаторы в спектакле говорят на русском и английском языках, а, значит, в жесткую социальную драму вмешивается и политический подтекст. Герой в спектакле теряет человеческую уникальность, аутентичность, режиссер же на этом примере ставит диагноз целому поколению – обезличенность и выхолощенность душ. В этом неутешительном эпикризе и «Холстомер», и «Механический апельсин» совпадают. Обнадеживает лишь то, что оба спектакля – листы из истории болезни, а не абзацы из справки о смерти. У больных (времени, эпохи, государств, поколений) есть шанс.
О свободе играли и в театре с гордым именем Королевского квартала. Несмотря на властное название театр представляет собой полностью независимый экспериментальный проект, за несколько лет занявший достойное, авангардное место на театральной карте Грузии. Спектакль «Стрип-тиз» по одноименной пьесе Славомира Мрожека стал настоящим актерским откровением. Диалог двух неопределенных лиц в неопределенных, но определенно замкнутых (безвыходных в прямом смысле) обстоятельствах, блестяще разыгран Датой Тавадзе и Паатой Инаури. «Долой Рафаэля!/ Да здравствует Рубенс! / Фонтаны форели, / Цветастая грубость!//», — писал о грузинских базарах А.Вознесенский. В спектакле откровения и откровенность артистов обретают и впрямь выпуклые формы. Есть и форель. Франца Шуберта. Под нее скользит по накатанной наклонной плоскости актер, падая, разбиваясь и поднимаясь, чтобы вновь биться: «Он дернул прут свой гибкий, а рыбка, бьется там; Он снял ее с улыбкой, я волю дал слезам», -поет по-немецки репродуктор, сопровождая точную сценическую иллюстрацию. Кровь, ушибы, бешеный блеск глаз, энергетика – вот сценические средства спектакля. Все настоящее. Как и встающий в аплодисментах зал.
Фестиваль завершен. Пушкинское, сказанное «на холмах Грузии»: «Мне грустно и легко», — вполне соответствует настроению, которое оставил театральный праздник. Грустно от неминуемого финала, легко – от его спектаклей, которые не стали «проходными», но задержались и в памяти, и в сердце.