Who is Mr. Puntila?
21 ноября, 2012 Театр
Школьные культпоходы в театры всегда заканчиваются одинаково: сочинением. Когда полное/неполное среднее преодолено, человек входит в пору тем свободных. Кажется, теперь можно сочинять без всяких ограничений, и даже не после, а до спектакля. А еще лучше самостоятельно сочинить спектакль и наедине с собой его обсудить. Всесторонне. И после всех сочинений часам к 19.00 явиться в театр и посмотреть, что и как там «дают». Явится очарованным (своим сочинением) и разочароваться (в сочинении чужом). Отдельные зрители, пришедшие на премьеру спектакля «Господин Пунтила и его слуга Матти» в постановке Миндаугаса Карбаускиса шли в театр им. Вл. Маяковского как в Театр Революции, а попали просто в театр без транспарантов и лозунгов.
Бертольт Брехт, так распорядилась история, бросил тень на свои произведения. Тень революционера и реформатора. Создатель эпического театра Брехт стал синонимом театра политического. «Добрый человек из Сезуана», Мамаша Кураж, Галилей, Мэкки-Нож – героев Брехта история выставила в одиночные пикеты. Не «за», всегда «против». Пьесы Брехта не сходят со сцены, но каждая постановка, по старой памяти, становится событием не только театральным, но всегда общественно-политическим. Тронешь Брехта и, как в том анекдоте, обязательно вляпаешься в политику.
«Господин Пунтила и его слуга Матти» — пьеса о самодуре и его слугах, навеянная рассказами финской писательницы Хеллы Вуолийоки, более напоминает анекдот, чем политический памфлет. Но зрительские стереотипы затмевают и подменяют собой суть вещей. На афише – Брехт, а значит спектакль должен быть не о Пунтиле и Матти, а о господине и слуге, о социальной пропасти между ними и о политике, которая всегда и всему виной. Пьесе необходим конфликт, но прожженным окурками новостей во всем мерещатся подводные камни, о которые они жаждут споткнуться. В «Господине Пунтиле…» их нет, а значит их необходимо выдумать…
Выпуск спектакля сопровождал непонятный курьез: дескать, афиши с надписью «Пунтила» якобы были запрещены для расклейки. Мол, магия букв фамилию финского скотовода превращает в фамилию российского президента. Т.е. «Путинковский переулок» переименовывать не берутся, и водка «Путинка» всегда в продаже, но «Пунтила» — это уже не то. что скрытая реклама, просто крамола. В департаменте культуры и в театре слухи, естественно, опровергли, но осадочек у некоторых остался. Да и интерес, само собой. Ведь все, что «околоноля», нулевого километра близ Кремля независимо от политического кредо вызывает неподдельный интерес публики.
Как всегда в последнее время стильные афиши театра им. Вл. Маяковского тоже натолкнулись на непонимание, вернее ошибочное понимание. Карикатурную физиономию, поделенную на сектора, как тушу на схеме в старом мясо-молочном отделе, отождествили с первым лицом. Как влюбленным везде чудится лик возлюбленных, так, вероятно, и страстно ненавидящим на каждом столбе мерещится ненавистный профиль. Прав был Резо Габриадзе, недавно посетивший с гастролями столицу, говоря, что любовь и ненависть так похожи, не отличить. Памятуя, что афиша принадлежит театру Маяковского, портрет к Маяковскому и отсылает, к знаменитому фото Александра Родченко. Галстучек по крайне мере тот же.
Обновленный внешний облик театра имени Вл. Маяковского, которому без десяти сто лет, с ярким красным занавесом и креслами вторил пьесе коммунистического автора. В общем, наверное, никогда политически «правые» в зале так не ждали «левого» спектакля. Но за три с лишним часа так и не дождались.
В зале красным-красно, а на сцене- белым-бело. Автор ее пространства Сергей Бархин поместил брехтовских персонажей внутрь множества белых порталов. Актеры как на эстраде, на которой нигде не скрыться, у всех на виду. Ничто от них не отвлекает. Разве что море стеклотары. Сцена отделена от публики бессчетными бутылками из-под водки. Если присмотреться, можно угадать и сорт, а заодно и место действия. Нет, не «Столичная», — «Finlandia». Бутылки пусты, стало быть кем-то опустошены до спектакля. Кстати, театр в свое время просил зрителей приносить на служебный вход стеклотару, так что комедия народная в полном смысле.
Главный герой, хозяин имения Пунтила (Михаил Филиппов), современное воплощение двуликого Януса: будучи трезвым он мрачен и свиреп, а в подпитии – милейшей души человек, либерал и друг народа. Музыкальный мотив Пунтилы, когда он более походит на Пуншалу, – знаменитая чаплинская мелодия из фильма «Новые времена». Сама же канва сюжета напоминает другой фильм Чарли Чаплина «Огни большого города», где отношения богача и бродяги очень похожи на отношения Пунтилы и его шофера Матти (Анатолий Лобоцкий). Кстати, то как виртуозно орудует вилкой в начале спектакля Михаил Филиппов также отсылает к Чаплину. К знаменитой вилке, что установлена в швейцарском Веве в его память.
Пьяный в дым, или в стельку трезвый – из миниатюр на вечную тему состоит спектакль. Могло бы выйти пошло и плоско, но Михаил Филиппов справляется с ролью филигранно. Переходы из крайности в крайность лишены карикатурности. Нет в нем резкости перевоплощения из Джекила в Хайда, фарсовости. В гротескной роли актером найдены полутона. Собственно, все по Брехту, который в «Замечаниях о народной драме» писал, что «…ни на йоту нельзя лишать его (Пунтилу – прим. автора) естественного обаяния. Потребуется особое актерское мастерство, чтобы сцены опьянения провести поэтично и деликатно, с максимальной гаммой оттенков, а сцены отрезвления как можно более мягко и сдержанно. На практике это означает: надо попытаться поставить «Пунтилу» в стиле, содержащем элементы старой комедии dell’arte и реалистической комедии Нравов».
Пунтила Филиппова предстает то свиноводом и редкостной скотиной в одном лице, то душевнейшим, обаятельнейшим собутыльником, то подлинным садистом. Сцена на бирже, когда Пунтила подыскивает работников, морочит головы трудягам, в конце концов не нанимая их, – выматывает душу. Вот Пунтиле вручают перо, ставят перед фактом, принуждая подписать контракт с работником, но у него внезапно начинает трястись рука. На всякий случай обе. Кажется, он и заикаться начнет, как папаша Гранде. Тут-то и призадумаешься, что Пунтила Карбаускиса сложнее, чем плоский «двуличный» персонаж. Трезвый Пунтила помнит все проделки пьяного Пунтилы. Мастерская игра актера наследует персонажу, который будто издевается над окружающими.
Пьяный или трезвый Пунтила никогда ничего не делает себе в убыток. Вот и прогоняя «красного» Сурккалу, якобы по его воле, он вычитает из его выходного пособия десять марок, которые выдал ему ранее «спьяну». В сущности, Пунтиле выгодна репутация эпатажного алкоголика: он, когда нужно, отец родной своим крестьянам, а когда и в кругу равных — безжалостный надзиратель. Одинаково убедительный кнут и пряник. За бутылкой он и с судьей, и с адвокатом, и с пастором на короткой ноге. Под бутылочку и правду выскажет, зная, что без последствий: судье, что «руки умывает» (что-то отмывая попутно), пастору – что лжец, будущему зятю-дипломату – что ничтожество. Аффект на почве алкогольного опьянения – оправдание всем его поступкам и крепкая защита.
Господин Пунтила с законом дружен: «паленую» водку пить не станет, найдет способ добыть «законный спирт». Пунтила благоговеет перед рамками законности, но умудряется и в них найти лазейку. Пьяный Пунтила – честен перед собой, народом и государством. В пьянстве (мнимом или истинном) сокрыта единственно доступная свобода. Потерять в пьяные минуты лицо оказывается единственным способом его сохранить. Парадоксальным образом Пунтила Филиппова оказывается честнее и прямодушнее всех прочих хитрящих и подыгрывающих ему знакомых и слуг. Сурккала-революционер уходит от хозяина молча, Матти- чтец вольнодумных газет также не бунтует, четыре обманутые невесты топают безропотно восвояси, слуги хозяина делают свое дело, молча. По Брехту, и как следствие по Карбаускису. В пьесе нет протеста, нет бунта, игрушечный трон Пунтилы не летит под напором толпы. У Брехта слуга Матти покидает имение рано утром, дабы не попасться на глаза хозяину. В спектакле он не успевает уйти, занавес закрывается.
В финальном брехтовском зонге к пьесе (из спектакля они изъяты, кроме открывающего его речитатива) есть фраза: «Я знаю – день придет, и господину / Все слуги, как один покажут спину». Карбаускис проиллюстрировал это на свой лад. Слуги сидят спиной к трону хозяина. «Начинаю подниматься», — говорит он, вставая на ящик из-под водки, имитируя восхождение на гору Хательма, и народ опускается, чтобы казаться еще ниже. Спектакль Карбаускиса успели окрестить комедией положений. И то верно, в какие только положения не ставил народ тот или иной «царь горы».
От режиссеров, ставящих «на злобу дня», ждут злобы. Ее за пределами сцены – вдоволь, так что и на сцену перехлестывается. Политика как спрут проникает во все сферы, театр без четвертой стены и вовсе раскрыт ей нараспашку. Таким манером «Красную шапочку» скоро объявят революционеркой, а Деда Мороза снежным монополистом. Закон, которому мы обязаны появлением «плюсов» (16+,18+ и т.п.) на афишах и телепрограммах этому способствует. Бремя «неполиткорректности» автора, увы, переходит на режиссера, к творчеству этого автора обратившегося. Миндаугас Карбаускис духом времени не отравился, наоборот, очистил пьесу Брехта от грязной политики. Ее ярлык «народная комедия» прочел не так как следовало, т.е. пошел не по следам, а проложил свой путь. «Народная» у Карбаускиса не синоним «антигосударственная», хотя мы и привыкли, калькируя западное, что народ всегда против. Там «народ против» (versus) в зале суда, у нас около его здания. А «комедии», пусть и брехтовской, режиссер в юморе не отказал.
Хозяйские сапоги, подтяжки и майка, которую в народе называют «алкоголичкой», — таким предстает Пунтила навеселе. Он и веселит публику, умудряясь «принять» в самых разных ситуациях и положениях. Выпивают здесь на скатертях, газетах, ящиках и даже в «воздухе». Мужчины – белую, дамы – красную, (из зала подсказывают — «клюковку»). За бутылочкой забывают о классах и сословиях, из горла пьют и барышня (Зоя Кайдановская), и горничная (прелестная работа Натальи Палагушкиной). Бутылки опрокидывают под аплодисменты публики. Спирт как суть юмора в спектакле режиссер решил развести, разбавить тем, что по поговорке «у трезвого на уме»…
В имении Пунтилы пьют горькую, не замечая горькой жизни вокруг. Трое во фраках, Судья (Дмитрий Прокофьев), Адвокат (Игорь Кашинцев) и Пастор (Игорь Охлупин) говорят о народных нравах. Эти люди в черном рассуждают о черни, то и дело щелкая пальцами, подзывая не то слугу, не то официанта. Нет, не то. Так, выкрикивая «Эй, культура!», они приказывают таперу (Александр Браже) не прекращать игры. «За образованность мало платят!» и Культуре вновь уготовано «прислуживаться», хотя и тошно…
Финская поговорка гласит: «Вино в голову – ум в лес». Лес, обозначенный на заднике сцены, рядом с накрененным макетом дома Пунтилы, — его любимая тема для философствования: «Продать лес, или продаться самому?». У хозяина есть выбор, у слуг – ответ заказан. Они как щепки летят из имения по воле хозяина, идут лесом в поисках новых хозяйских сапог, под которыми им суждено жить. В спектакле нет лозунгов, но заканчивается он на вполне плакатной реплике: «Нужен народ!». Значит все-таки нужен?! В том и суть этой народной комедии о драме народа. В том и «антипохмелин» всего спектакля.
Пьеса Брехта Карбаускисом сокращена, но спектакль все же вышел длинноватым. Сокращения оказались безболезненны для истории, а, значит, вполне оправданы. Нет в спектакле ни социального, ни социалистического, разве что отдельные вспрыски, но его форма и содержание оказались друг другу впору. В двух словах спектакль можно описать словами его главного героя: «Водка и пятница». Он может по-пятничному развеселить, но без пошлости, намекнуть на будничное, но без плакатов и нравоучений. В этом стиль режиссера и руководимого им театра, в репертуаре которого много «нескучной классики».
«И вот еще что: «Пунтила» никоим образом не является тенденциозной пьесой», — писал Брехт. Его замечания прошли мимо части публики, идущей по дороге в театр мимо одиночных пикетов, площадных митингов и настенных плакатов. Карбаускис поставил нетрадиционную для Брехта пьесу, не по-брехтовски, без плакатов, песен, воззваний к залу. Плакат один впрочем есть: имя Пунтила на листе ватмана вписано в рамочку в виде контрацептива, так что сразу понятно, каков он в глазах народа. «We have no bananas», — говорит атташе в спектакле, так и у его режиссера не было воли на политический памфлет. Политика в ней то додумана, то надумана. Она по замыслу о борьбе классов в той же мере, в коей сказка о Коте в сапогах или Коньке-Горбунке. Если у Брехта борьба – тема, доминанта, то у Карбаускиса – только вариация, мягкая, не площадная. «Bananas» на слэнге — это «прибабах», идиотизм, маразм; так вот в спектакле действительно «no bananas» — нет в нем оголтелой политики, слепой злобы. «Господин Пунтила и его слуга Матти» — спектакль для зрителей, не для электората. Право, не на каждую проблему вешают плакат и несут в театр. У театра и своих плакатов довольно. На афишном столбе.
«Комсомольская правда»http://www.kp.ru/daily/25987/2919334
«Театрон» http://teatron-journal.ru/index.php/item/552-puntilamaty