Премьера для Премьера и Президента
3 декабря, 2012 Театр
Театр им. М.Н. Ермоловой открыл сезон в декабре тройной премьерой. Премьерой театра и его нового худрука – Олега Меньшикова, премьерой о театре спектаклем — «Самая большая маленькая драма», премьерой для Премьера сцены Валентина Гафта и Президента театра им. Ермоловой – Владимира Андреева. Начало положено.
Амплуа режиссера-постановщика-драматурга было опробовано Родионом Овчинниковым в театре «Современник» на спектакле «С наступающим» — современной комедии о противоположностях: национальных, материальных, идеологических. Режиссеру везет на актерские дуэты : тогда — Леонид Ярмольник и Сергей Гармаш, теперь — Валентин Гафт и Владимир Андреев. Оба спектакля можно укорять в несовершенстве формы, драматургии, режиссуры, но одного у них точно не отнять – души. И тогда, и ныне – о театре и невозможности жизни без него. В воспоминаниях, откровениях, ролях.
Заложенная в пьесе мысль о том, что не текст главное, а суть, во многом ее облагораживает. В спектакле легко переходят с литературного на разговорный. Актеры «путают» (по роли) текст, а роли путаются с исполнителями. Объединяет их с персонажами не только призвание. «Господи, я гениально (бы) сыграл эту роль», — говорит Гафт в костюме Гамлета. И реплика эта кажется словами не персонажа, а актера.
«Самая» — в названии отталкивает. Слишком много «самых-самых» затасканных ассоциаций. Но и понять эту превосходную степень можно, она относится к актерской игре в четыре руки. Третий (режиссер) здесь почувствовал себя лишним и, кажется, самоустранился. Его не хватает в спектакле ровно настолько, насколько драматурга в этой пьесе. Но за актерский дуэт, ничем и никем не ограниченный, можно простить все. Тема и исполнители ( пусть не всегда – исполнение) затмевают все и всех. Они, в отличие от спектакля, безусловны.
О театре в спектакле вспоминают, поминая при этом эпоху: «Любая эпоха – предлог… Неси скорей, а то мир начинает проясняться». За столом с нехитрой снедью устраивают нечто вроде поминок. Пьют за упокой «пигмеев на сцене и в жизни», во здравие театра. Рассуждают о своем авторе, Антоне Павловиче, приходят к выводу, что хотя и писал тот «гениальную скуку», но все же «небезнадежен». Не обходится и без дуэли (тут и «чеховское» ружье, и топор, и рапира). Конечно же из-за женщины. «Кто ее знает?», — обращает в зал вопрос актер, пытающийся установить личность Марии Николаевны Ермоловой.
«Кусок штукатурки… Лепнина… Рухнет скоро», — говорит герой Гафта, обращаясь в свежеотремонтированный зал. Речь, конечно, не о здании театра, но о доме для обоих персонажей. Герои заперты в нем – в прямом и переносном смыслах. Театр их жизнь, их дом, все, что поглотило их и окружавшее, и все, что осталось. Не о театре-доме спектакль (этот давно рухнул), но о театре как доме, уходящей, рушащейся натуре.
У персонажа Гафта есть фамилия – Светловидов, у героя Андреева – имя Никита. Моноспектакли артистов соединятся в один спектакль малой формы, но большого содержания. Душевного. В финале удаляющиеся герои составят один цельный образ – Актера. Того, что «старой школы», без приписок «синтетический» или «универсальный», Актера в подлинном, но подзабытом смысле, ибо вид этот вымирает. «Рухнуло искусство» — говорит герой Гафта, и опровергается Гафтом-актером. Но вокруг него, как вокруг его персонажа – «тьма египетская». «Свет!», — кричит герой изначальное, — «Огня!», — и свет загорается. По сравнению с игрой актера — искусственный.
На сцене – сцена (сценография Акинфа Белова). Фрагменты старых декораций и афиш составляют ее. Афиши не случайные. здешние, «ермоловские». На одной из них — крупно название спектакля «Бедность не порок», но внешнему виду театра это не относится. Отремонтированный и свежий (не только внешне, но и «внутренне») театр вступил в новый этап. Его можно назвать этапом возрождения. Это не чистый лист и не новая жизнь. Зрителей встречают портреты Мейерхольда, Хмелева, Кнебель, Андреева, в фойе – вместо портретов старые афиши. Прошлое (славное и не очень) отсюда не вымели и не поместили в темный чулан. В программе спектакля есть стихотворение Валентина Гафта, завершающееся строками о театре им. Ермоловой: «… Где не остыла кровь Хмелева, / Где дух великого Лобанова». И это эпиграф для обновленного театра.
Память хранят, не хоронят. Так и дОлжно людям театра, ведь от них, по совести, ничего кроме памяти не остается. Спектакли смертны, как люди. Нерукотворную магию театра не поймать (даже на пленку), не пригвоздить, не засушить. От писателя остаются книги, от художника – картины, от актера – ничто, — рассуждают герои спектакля. О себе. Театр определяют как бальмонтовское «Великое ничто» и пьют за «иллюзорную эфемерность».
«Дай Бог памяти!», — присказка спектакля. Не об актерском страхе позабыть текст здесь речь. В финале, на поклонах, актеры и публика будто меняются местами. Публика с влажными глазами аплодирует стоя, — это и есть тот земной поклон великому мастерству артистов. Не только в этом конкретном спектакле, не только им двоим, но в их лице актерскому поколению, у которого не будет дублеров. «Дай Бог памяти» зрителям запомнить их на сцене, не на портретах. «Дай Бог памяти» им рассказать со сцены все то, что уйдет вместе с ними безвозвратно. В этом — «Самая большая маленькая драма». Впрочем, размеры в названии можно поменять местами.
P.S. Несмотря на чеховский текст, в котором поминают «роль мертвеца», ничего предсмертного в спектакле нет. И занавес в нем ни для актеров, ни для персонажей не опускается. Наперекор автору, времени и врачам.
«Театрон» http://teatron-journal.ru/index.php/item/614-drama_ermolova