«Снегурочка» : каша из топора
25 февраля, 2013 Театр
«Если тринадцать за столом, то, значит, есть тут влюбленные», — замечено в чеховских «Трех сестрах». Тринадцать действующих лиц спектакля свидетельствуют о том же. На сцене театра им М.Н. Ермоловой сыграли историю любви, в которой без жертв не обошлось, – «Снегурочку». Сказку? Ложь! Музыкальный спектакль. Если первое неоспоримо, то второе пока – на вырост.
Дед Мороз, по Островскому отец Снегурочки, из спектакля выведен. Весна-красна предстает перед зрителями в телогрейке и валенках – в наши северные края Весна в ином прикиде не дошла бы. Большой дворницкой лопатой она собирает со сцены следы пребывания мужа – сугробы. Впрочем, история сказочная, а потому сугробы оживают и оборачиваются уснувшими под снегом берендеями: под снегом теплее. «Весенней сказкой» зрителей Ермоловского тоже хотят согреть, но воспринимается она с прохладцей.
Алексей Кузмин-Тарасов в этом спектакле един в трех лицах – автор идеи, воплощения и музыки. Музыки в спектакле довольно и публика довольна ею вполне. «Снегурочка» определена как «Сцены из Захолустья в 12 песнях», так что оперное творение Н. А. Римского-Корсакова осталось нетронутым. Зато текст А.Н. Островского, написанный 140 лет назад, свободно уместился в ритмах фолка, регги и рок-н-ролла, исполняемых музыкантами группы Гарика Сукачева «Неприкасаемые». Ведь и у автора пьесы песни были предусмотрены, а потому подобная музыкальная трактовка не кажется чуждой первоисточнику. Музыка в спектакле живая и зажигательная, и певцы нареканий не вызывают, — все в такт: и звуки, и голоса, и покачивания зрительских ног. И все же «Снегурочка» далека от мюзикла, ведь двенадцать песен разбавлены «сценами».
Снегурочка – персонаж зимний, праздничный, но А.Н. Островский написал весеннюю сказку, а стало быть дочери Мороза, пошедшей душой в отца, праздновать недолго. Вероника Иващенко, исполняющая эту роль предстает то угловатым взлохмаченным (из леса) «синим чулком» (в синем же платье), то эффектной холодной блондинкой, на которой то и дело вянут полевые венки – резкий перепад температур. Ну и без мотивов детского утренника и бело-синей шубки с инвентаризационным номером здесь не обошлось. Снегурочка желает любви, не имея о ней никакого понятия. Для нее, в спектакле, заносчивой и высокомерной особы, любовь – нечто вроде дресс-кода, без которого ее не допустят на вечеринку по случаю Ярилина дня. Потому слова: «Мам, дай любви!», — она произносит с бесстрастной будничной интонацией вроде: «Мам, дай денег!». Снегурочка принарядит и стан и сердце, но наряд этот сродни тому, что подарила Медея Креусе пропитанному ядом (в данном случае — любви) платью. Финал известен, — «тает, тает, исчезает». От Снегурочки останется мокрое место и сухие глаза зрителей.
Перипетии «Снегурочки» по причинам, родом из детства, удивить не могут, потому ждешь повода для удивления от актеров. И получаешь его. Артисты спектакля, недавние выпускники театральных ВУЗов, жара и энергию молодости, как ни странно, в спектакль не привнесли. Напротив, играют по погоде – «солнце светит, но не греет». Не то, чтобы их можно было назвать «Отморозками» (спектакль Кирилла Серебренникова), но реакция и динамика их оставляют желать лучшего. Исполнители замедленны, расслаблены, разнежены, а ведь их персонажам недостает солнца, с неба здесь не «льется золотая лень», и лютые морозы, казалось бы, должны были расшевелить берендеев. Сбитень не варят, и не понятно чем согреваются. Душевным пламенем? Но до зрителей его искры не долетают. Слова в «Снегурочке» не «звучат», зато звучат песни.
Поет и Лель (Артем Ефимов), первый парень на деревне (а деревня, судя по декорации Леонида Шулякова, – в один дом) с гитарой на перевес (из которой, правда, не извлекает ни звука), вместе с Весной (прекрасная работа Елизаветы Пащенко) и Снегурочкой. Между матерью и дочерью намечена едва заметная конкуренция за сердце пастушка. Хороши и «ребята с нашего двора» вроде Курилки (Антон Колесников), эдакого уличного задиры с цепями на джинсах, вертящего на пальце ключи от … неработающего мотоцикла, или здоровяка Брусилы (Николай Зозулин). Примечательны и девушки-подруженьки разобиженной Купавы (Анна Кузьмина) – Радушка (Маргарита Толстоганова) и Малуша (Валентина Оленева), забавно-странна Прекрасная Елена (Кристина Пивнева). Из общего пестрого полотна спектакля выделяются лишь восточный юноша Мизгирь (Рустам Ахмадеев) и его непредусмотренный в пьесе телохранитель, названный простым «славянским» именем Эмиль (Егор Харламов). Если слобожанам Берендеевки вполне пошел бы легкий говорок, то Мизгирю совсем не к лицу явный акцент. Впрочем, Мизгирь в Берендеевом Посаде чужак, а потому его восточный флер как дополнение, противопоставляющее его посадским парням. Другая отличная черта актера – нарочитая серьезность в трактовке предлагаемых обстоятельств: актер подает своего героя надрывом, резким жестом, трагической гримасой, что делает его нелепым на фоне расслабленных, спокойных «коллег». И это не столько проблема спектакля, сколько актера, утяжеляющего легкую постановку. «Горит восток», — замечает Снегурочка и, судя по пылкости Мизгиря, кажется, что он ответит ей; «Джульетта — это солнце».
«Снегурочку», положенную на музыку, слушать приятно, а видеть – престранно. Никакого фольклора, в крайнем случае – фолк. На художнике по костюмам сэкономили — его нет в программке, не найти его следов и на сцене. Актеры одеты в будничную, лишенную единого стиля одежду, кто в чем –в летнем сарафане, в свитерке, в платьишке. Музыканты в шапках (правда они их снимают), актеры с термосами и пластиковыми стаканчиками, посторонние (не из Островского) реплики… В сочетании со студенческими приметами спектакля создается полная иллюзия открытой репетиции, на которую допустили публику. Люди на сцене, что люди с улицы, по крайней мере по внешним характеристикам, и этот «демократизм» «Снегурочке» не на пользу. Отсутствие единого стиля может оправдать разве что, упомянутое в программке с заглавной буквы Захолустье. Есть такой «приют спокойствия, трудов и вдохновенья» на карте Псковской области, но вряд ли костюмы писаны с тамошних местных жителей.
При всей легковесности замысла и значительном монтаже текста, есть в спектакле любопытные, но неразвитые (режиссером) моменты. Так, диалог Царя (Сергей Бадичкин) и «ближнего боярина» Бермяты (Юрий Казаков) оказывается весьма созвучным времени (не сценическому, местному). Царь сетует на то, что у народа «исчезло служенье красоте», в общем на падение нравов, на что советник предлагает универсальное во все времена для властей предержащих средство: «Издай указ!». «А пользы-то дождемся?», уточняет Царь, «Никакой», — слышит в ответ, — «Очистка нам».
Положение дел в царстве Берендея сродни диагнозу Карамзина – «Воруют», правда, царство сие «маловато, разгуляться негде», а потому Бермята уточняет: «Понемножку». «И ловите?», — без особого интереса спрашивает его Величество; – «Зачем же их ловить,/ Труды терять? /Пускай себе воруют,/Когда-нибудь да попадутся…». Но, судя по нехитрому убранству царских палат, – все уже разворовано. Да и сам царь, разменявший скипетр и державу (а может быть с заглавной буквы?) на массивные часы и топор, который он всаживает в помост на сцене, — не слишком походит на царя. Хотя так уж повелось , цари они или с, или под топором. По-иному – только в сказках, где «каша из топора». Для «Снегурочки» и каша –смешение жанров, и топор – монтаж текста и смыслов — символичны.
«Народ великодушный во всем велик», — поет Царь в финале спектакля задорную песнь. Грустно подпевают царю берендеи. Как и положено народу при Царе – хором. За несколько сцен до финала «великодушный народ» радовался смертному приговору, вынесенному Мизгирю, крича: «А когда? Во сколько?». Озимые с яровыми – в поле, а надобно и душу напитать – зрелищами. Но казнь отменят, правда, смерти Мизгирю не миновать. Народная жертвенность проявляется здесь в ежеминутной готовности принесения жертвы. Вернее в жертву тех, кто живет не «по-берендейски», тех, кто не привык кланяться «почаще, да пониже».
Музыкальные номера идут в спектакле «на ура», но стоит голосившим сбиться на речитатив пластинку будто заедает. Стиль спектакля – эдакий джем сейшн (не музыкальный, а артистический), – который разыгрывают без особых подготовок, мыслей и затраты сил. Кажется, что артисты на сцене приятно проводят время, зрители, в общем, тоже всем довольны. И тем, кто на сцене, и тем, кто в зале в течение около двух часов удается довольно сносно провести досуг. «Снегурочка» — это не вечер в театре, а театрализованный вечер. Говорить о трактовках образов, сверхзадачах и актуальности тут не приходится, но и пропащим такой вечер не назовешь. «Снегурочка» в сочетании с демократичным и гостеприимным буфетом театра – идеальный вариант для встреч, коротания вечеров и мгновений, когда возникает острое желание оказаться на людях. Мило, интеллигентно, не дорого. Не сердцу, но и не кошельку. Но и такой род театра, который «не низок, не высок», не просто может, но должен существовать. «Заботы прочь гоните: для заботы своя пора», — поют в спектакле и они правы.
«Снегурочку», по мысли режиссера, играют в «безвременьи», но связано это, пожалуй, с временным ее присутствием в репертуаре театра. Появление ее, впрочем, вполне оправдано – театр не боится открывать двери молодым режиссерам, а это дорогого стоит. Речь, конечно, не об убытках. «Снегурочка» — проект универсальный, семейный, необременительный и весенний. «Весна идет», «ум с сердцем не в ладу», но у «Снегурочки» есть все шансы не растаять, а настроиться на нужный лад.
«Комсомольская правда», «Театрон»