В стране невыученных уроков
12 марта, 2013 Театр
Три театральных звонка дополнил один школьный. Все в сборе: зрители в зале, на сцене – ученики. Одноклассники. Тянут руки вверх – к уроку готовы. Жизнь спросит с каждого. Польский «Театр на Воли» представил в Москве спектакль «Наш класс» в рамках проекта «Новая пьеса» Фестиваля «Золотая маска».
Пьеса Тадеуша Слободзянека для многих и впрямь оказалась новой, хотя повествует о польских событиях прошлого века, ставших главой незакрытой книги под названием Холокост. В основе пьесы, охватившей период с конца двадцатых годов прошлого века до нулевых нынешнего, исторический факт – еврейские погромы в польских местечках Едвабне и Радзилов. 1600 (из шести миллионов) евреев были здесь убиты, замучены, заживо сожжены. Не немецко-фашистскими захватчиками как долгое время считали нужным считать, а своими соседями. «Соседи» так называлась книга Яна Томаша Гросса, потрясшая Польшу и весь мир, рассказавшая правду о том, как поляки своими силами довольно успешно решали еврейский вопрос на своей территории. Правда о погроме 1941 открылась в 2000, — пепел развеян, развеяли и миф. Блаженный Иоанн Павел II в свое время просил прощения за грехи церкви по отношению к евреям. Каялись и президенты Польши, не встретившие, однако, народного единодушия. «И памятник – будет. Ну, как же не высечь/ По камню. Как больно и горько бывает/ Местечку, где больше полутора тысяч/ Погибло: война-то была – мировая». – пела Нателла Болтянская. Памятник стоит. Не как точка в этой страшной истории, как восклицательный знак. Но жизнь ставит многоточие: еврейские надгробия и мемориалы часто оскверняют. На мемориале в Едвабне в 2011 написали: «Мы не извиняемся за Едвабне» и «Они были легковоспламеняющимися»…
Историю модно ретушировать, подчищать, вырывать страницы. Трактуют, оправдывают, объясняют. Бескомпромиссные убийства и зверства толкуют, стараясь найти компромисс. Польский епископат, например, просил прощения за роль, которую сыграли поляки в уничтожении евреев, но с условием, чтобы и евреи покаялись за участие в насаждении коммунизма в Польше и деятельность в польских спецслужбах в 1940-х-1950-х гг.. Прощение с условием – условное прощение… Официальные ритуалы и мероприятия проходят по протоколу: возлагают цветы, ставят галочки. «Следствие закончено, забудьте!», — название фильма недавно умершего Дамиано Дамиани очень точно описывает то, что происходит с проблемными страницами биографии страны. Очевидное пытаются подать как двусмысленное, в лучшем случае – замолчать, ссылаясь на срок давности. Помимо вандалов и неонацистов, меньшинство которых год от года растет, не дает замолчать (это первый шаг к потере памяти) искусство. В Польше печатают книги, снимают документальные фильмы, ставят спектакли на ЭТУ тему. Так в Едвабне в одну из годовщин трагедии устроили перформанс: сожгли овин, в который бросили записки поляков со всеми возможными злыми мыслями и высказываниями о евреях. В прошлом году на польские экраны вышел фильм «Последствия» Владислава Пасиковского, повествующий о том, что произошло тогда в 1941. На его создателей посыпались не премии, а угрозы, обвинения в клевете и передергивании истории. Маленькое польское местечко стало темой для ток-шоу. После полей, удобренных человеческим пеплом, после Нюрнберга, после «Черной книги». «Что до прелатов – ответ их всегда одинаков: / «Те и виновны, что в общей укрылись могиле, – / Сами себя и сожгли, чтобы после поляков / В том обвинять, что они никогда не творили». / Стебли травы пробиваются из-под суглинка, / В нынешнем веке минувшее так ли уж важно? / В польской истории нету названья «Треблинка», / В польской истории нету названья «Едвабне»», — писал Александр Городницкий, фиксируя ставшее распространенным заболевание – «исторический склероз».
…Пьеса Тадеуша Слободзянека состоит из четырнадцати уроков, по аналогии, вероятно, с четырнадцатью остановками Христа по пути на Голгофу. Это именно уроки, не нравоучения. Нравы, в сущности, не меняются, да и история, как видно, ничему не учит. На сцене – историю творившие: жертвы и палачи. Кто есть кто будет обнаруживаться урок за уроком, сцена за сценой. Пока же они одноклассники: «Ровесницы, ровесники… / Девчонки и мальчишки, / Одни поём мы песенки, / Одни читаем книжки». Поляки и евреи вместе поют и танцуют, кричат «Мазл Тов», влюбляются и ссорятся. Со сцены то и дело звучит «жид», но это не оскорбление, это по-польски «еврей».
Сценография спектакля (Франтишек Липтак) скупа и лаконична: деревянные парты и дверь. Над дверью символ времени. Времена переменчивы, потому над сценой то крест, то серп с молотом, то свастика. Смену политического сопровождения знаменует и музыкальный репертуар: от Хавы Нагилы до Утесова, от Чарльстона до Розамунды, от польской народной, через «Широка страна моя родная» и танго Мелонго (его, кстати, часто исполняли в концлагерях во время работы печей) до гимна польской «Солидарности». В начале поют хором, со временем – каждый за себя. Парты превратятся в гробы. Класс опустеет.
Десять героев на сцене. Часть из них просто герои, другие – герои своего времени, третьи – выжившие, герои по нашим меркам. Действующие лица обозначены автором только именем и датами рождения и смерти. Родились герои примерно в одно время, погибли в разное. Именно погибли, даже если и умерли своей смертью где-то в доме престарелых в США, или по своей воле пустив автомобиль под откос где-то в Израиле. Погибли, потому что обречены были не прожить жизнь, а выжить. Выжившие не смогли пережить или изжить выпавшее на их долю. Десять актеров не покинут сцену на всем протяжении спектакля: гибнущие персонажи будут перемещаться за дверь, единожды открыв ее, закрыть не сумеют. Мертвые, как призраки будут присутствовать на сцене, напоминая живым об их преступлениях. За дверью, т.е. на том свете в финале спектакля соберется весь класс. Только там, разбросанные и разобщенные, вновь окажутся вместе и снова за партами: не учить уроки, а преподать.
Актеры одеты не в школьную форму, но в костюмы и платья тех, кем мечтали стать или стали. В одном классе оказались раввин в кипе и пастор в сутане, солдат израильской армии в форме и несостоявшаяся киноактриса в пестром платье. «Дети» называют профессии мечты, зрители же видят, как распоряжается мечтами жизнь.
Впервые класс разделяется на поляков и евреев в 30-е: перед уроком поляки молятся, евреев просят пересесть на задние парты. Класс лишается ученика Абрама (Вальдемар Барвинский), уезжающего в Америку. В 1939 г. в первых рядах оказываются евреи – в Польшу вторгаются советские войска: «Судить живых и мертвых вместо Иисуса Христа пришел Иосиф Сталин». Поляки создают подпольную организацию, отдельные члены которых сотрудничают с НКВД. Первое зверское убийство одноклассника – Якуба Каца (Роберт Т. Маевский) насмерть забивают на улице. Серп и молот сменяет свастика — Война. Бывшие одноклассники поляки убивают и насилуют евреев. Одноклассница Дора (Магдалена Червиньская) опозорена и заживо сожжена вместе с малолетним сыном, с тысячью других евреев. Иные укрывают евреев, рискуя жизнью. Еврейка Рахелька (Александра Божек) выходит замуж за поляка Владека (Лешек Лихота), сменяет веру и имя. Бывшие одноклассники –поляки дарят на свадьбу столовое серебро из выпотрошенных еврейских домов, кричат добродушно: «Лехаим!». Потом за Рахелькой, ставшей Марианной, придет ее одноклассник Рысек (Михаил Чернецкий), свяжет руки, привяжет ее, беременную, к велосипеду и погонит в гетто. Обойдется, одноклассник убьет одноклассника. «Обойдется».
Конец Войне – начало следствий, допросов и пыток. Вершится суд, но не возмездие. Так, ставшего ксендзом Хенека, соучастника изнасилования Доры, спасает от наказания католический сан. Мир заключен государствами, но среди людей мира нет. Марианна боится свидетельствовать против виновных в зверствах одноклассников — ей с ними жить. В Америку уезжает Зоха (Изабела Домбровская), всю войну скрывавшая в овине еврея Менахема (Пшемыслав Садовский). Спустя годы ей вручат медаль «Праведника народов мира», но она не обрадуется награде. Она, полька, спустя годы, станет жертвой антисемитизма в Америке. Менахема, расследовавшего дело о погроме, после смерти Сталина обвинят в «использовании противозаконных методов следствия». Свидетелями выступят неосужденные палачи.
Менахем уедет в Израиль, будет служить в армии, работать в кибуце и жить жаждой мести. Его экстрадиции будет добиваться насильник, убийца и предатель Зигмунт (Карол Врублевский), но «Израиль своих не выдает». За грехи отцов расплатятся дети: сыновья Менахема и Зигмунта погибнут. В своих грехах раскается не ксендз Хенек (Марчин Штабинский), но крестьянин Владек, который расскажет всю правду о себе и своих одноклассниках. За правду пострадает – вынужден будет скрываться от «несогласных». Умрет в богадельне, но, если не с чистой, то очищенной совестью.
Пьеса Слободзянека, который, кстати, родом из сибирского Енисейска, стала в Польше резонансной. Резонанс погасили присуждением ей престижной польской литературной премии «NIKE». Московский театр на Таганке, по слухам, собирается представить свою версию пьесы польского автора. Может оно и верно, пусть «жид» звучит в исторической пьесе на сцене театра, чем за его пределами.
В «Нашем классе» трудно выделить «отличников»: в спектакле блистательный актерский ансамбль. Режиссер постановки Ондрей Спишак отмечает, что рассказанная со сцены история – универсальна. История, пытающаяся ухватить ту искру нетерпимости, из которой разгорается пламя ненависти. Пламя, сжигающее ненавистников и ненавистных. Режиссер строго следовал структуре и тексту пьесы, не изменив в ней ни слова. Пьеса же, над которой автор работал около семи лет, изучая архивы и обнародованный пласт информации о «еврейских событиях» в Польше, не просто основана на реальных событиях, но документальна. Это театр.док, если не по форме, то по содержанию. Монологи актеров – голоса из прошлого. Незахороненный, неоплаканный пепел обретает слово на сцене. В театре, не в зале суда. В театре меньше формальностей.
«Наш класс» можно свести к «общему месту», к проблеме толерантности вообще, к «человеческому общежитию» и его правилам, к проговоренному разговору о морали и нравственности. Это тоже, наверное, правильно. Но сила пьесы в том, что написана она в Польше, звучит на польском языке, со сцены польского театра для самой широкой аудитории. Сцена потому и пуста, что «предлагаемые обстоятельства» предлагает жизнь. Пьеса о минувшем оказывается острее любой новомодной драмы. О прошлом пишут, пытаясь понять день сегодняшний. «Пьесу в четырнадцати уроках» играют в урочный час. Она из прошлого, но прошлое это не отдаляется, неотступно маячит за спинами новых поколений, «непомнящих» и «незнающих». Конец пьесы – не конец истории. «Повторенье – мать ученье» учат в школе, но повторения истории губительны.
«Новые школьники новый листают учебник, – / Новая кровь открывается старою ложью.», — в стихотворении о Едвабне писал Александр Городницкий. В СМИ мелькает ежегодная новость о подготовке новых школьных учебников. История в изданиях. исправленных, переработанных и дописанных. « В русской истории нету названья «Осташков»,/ В русской истории нету названия «Катынь»… Кажется, скоро историческую правду легче будет найти среди художественного вымысла, чем в разделе истории книжного магазина. Ведь поэты «строк печальных не смывают». Писать о прошлом сегодня нужно иметь смелость. Корни «сегодня» следует искать во «вчера». А корни ведь оголять нельзя –глядишь, цветик погибнет. Прошлое у нас в подвалах, под замком, под охраной, под грифом «секретно». Прошлое забываем, не забываем только охранять. Именно «рассекречиваем» архивы, а не открываем. А полуправда – ложь… История как ларец Пандоры, только у нас на нем сургуч и пломба. Доступа не имеем, но «храним вечно». Хотя не храним. Хороним. Заживо.