Не ждали!
16 апреля, 2013 Театр
Олег Меньшиков, пришедшей на пост худрука Ермоловского театра оставил от прежнего репертуара только четыре спектакля, в т.ч. «Не для меня». Ранее пьесу Владимира Гуркина в постановке Вадима Данцигера играли на Малой сцене театра. Теперь играют на Основной, амфитеатр которой отгорожен деревянным забором: спектакль тяготеет к камерности. Спектакль о тяжких днях минувших лет явно заблудился на большой сцене и смотрится скорее как тяжкое наследие театра только-только пробуждающегося после длительной спячки. Со сцены в зал ведет помост: актеры выходят на сцену «из народа» и играют «про народ». Актеры, как и пьеса, хорошие, и их хочется пустить к хорошему режиссеру, а спектакль с его деревянными декорациями – пустить на доски.
В основе спектакля пьеса Владимира Гуркина «Саня, Ваня с ними Римас», а в основе пьесы – реальные исторические и не исторического масштаба события. Драматург, известный прежде всего сценарием фильма «Любовь и голуби», посвятил пьесу своим родным и поколению, которому потомки будут обязаны всегда: «Дедам моим -Петру Рудакову, Ивану Краснощекову, бабкам моим – Софье, Александре, Анне посвящаю. Великим труженикам и матерям, воинам, защитившим Родину – вечная светлая память!» — значится в программке к спектаклю. Пьеса Гуркина — во многом очень личное высказывание-воспоминание, но это не значит, что зрителям захочется равнодушно сказать: «Не для меня!».
«Саня, Ваня с ними Римас» под разными названиями успешно кочует по театрам России, собирая доброжелательные отклики публики. По пьесе, расширенной автором до сценария, снят режиссером Алексеем Карелиным фильм «Люди добрые». Может быть в том и секрет успеха пьесы, что ее герои сплошь добрые люди, не в сказочном, а в житейском подзабытом смысле. «Большая беда нужна!», — говорит мудрый М. Жванецкий, имея в виду, что только она и может обратить людей друг к другу, вернуть в обиход взаимопомощь и взаимовыручку, подмененные сегодня «взаимовыгодным сотрудничеством». Жванецкий знает это по старой памяти, Гуркин эту память переносит на сцену: время действия пьесы 1941 и 1949 годы. Конечно, без отрицательных персонажей, движущих сюжет, и героев из дома — на фронт (речь не о немецких захватчиках, а о своих, которые хуже чужих) не обходится, но их в пьесе лишь поминают недобрым словом, на сцену не выводя. Не достойны!
Все в пьесе просто и знакомо, и в этом ее подвох, вернее успех. В зале те, кому события пьесы не могут быть знакомы по памяти: слышали, видели, читали, но не свидетели. Но из нехитрых монологов пьесы, условностей спектакля проступает в памяти что-то, что дорисовывает историю до «дежавю». Речь не о памяти живущих, но о генетической, в которой на веки остался «узелок» о тех годах – не позабыть. На сцене не урок истории, не документальный театр, не случай из фронтового блокнота, но байка, быль сыгранные в лицах. Можно не знать предысторий, посвящений, обстоятельств и все понять, и почувствовать, недаром жанр спектакля определен как «обыкновенная история». Обыкновенным у нас является все: от фашизма (М.Ромм) до чуда (Е.Шварц), потому тяготеем к необыкновенному, тоже, в общем, по обыкновению. Именно «обыкновенность», простота делают «Не для меня» спектаклем для всех, хотя и стоит на афише обязательное (по закону) предупреждение: «запрещено для детей». Ну, глупость у нас тоже – дело обыкновенное.
Пьеса – разговорная, действие в ней подразумевается, что, однако, не лишает ее интриги и накала. Жаль на сцене она, волею режиссера, порой, переходит в читку. Передать ужас войны, придать истории гражданский пафос явно хочется автору спектакля, но автором пьесы это не предусмотрено. Режиссер стремится изобразить ужас войны, а автор не желает «изображать». Вспоминается героиня «Старомодной комедии» А.Арбузова с ее монологом: «Когда за сценой начиналась бутафорская стрельба, мне становилось совестно… нестерпимо стыдно. Горе, гибель людей – это было свято для меня – тут кончалось искусство… И мне было не до притворства…»Кажется, не сошлись авторы характерами, или сошлись, но в бою. Владимир Гуркин оказался убедительнее. В пьесе- есть свет, спектакль же более о светлой памяти, контрастирующей с тьмой зрительного зала. Пьеса – «трогает», а спектакль по ней не более чем «трогательный». В пьесе – посвящение, а в спектакле – разве что культпросвет.
На сцене – три сестры, о Москве, впрочем, и не помышляющие. В ведре блестит-переливается река Чусовая (театральная условность), обозначая координаты местности — Средний Урал. Идет война, но и жизнь идет своим чередом: рождаются дети, ведут хозяйство взрослые, застольничают, парятся в бане, смеются и песнь заводят. «Ох, не к добру», — говорит одна из сестер, до того звонко смеявшаяся. Не к месту печальны, не к добру веселы персонажи пьесы. Днем встречались, миловались мужья с женами, а к вечеру им придется расстаться. Мужья бегут на фронт, не по приказу, а от расправы подлого и завистливого председателя колхоза, натравившего на соседей «губистов» (кстати, фамилия злодея Губарев). От «губистов» не ждут ничего кроме погибели, потому и решают герои идти на войну: только там и есть шанс выжить, а если и погибать — так Героями.
«Три девицы под окном пряли поздно вечерком…», — на сцене женщины, чтобы успокоить себя, избавиться от тягостных дум об ушедших на фронт мужьях прядут. Тянут пряжу, как римские парки тянули нити человеческой жизни, и хотят, чтобы нить не кончалась. В руках у актрис не тонкие, а канатные нити: прялка одновременно служит колодцем. Тянут-тянут изо всех сил, из последних. Кто-то вытянет-вынесет все и вернется к жизни, ставшей навсегда послевоенной, кто-то навсегда останется в довоенной. И в памяти, в фоторамке: погибшие персонажи спектакля покидают сцену с пустыми фоторамками в руках.
«Тьфу, деревня!», — хочется воскликнуть словами героини Людмилы Гурченко из «Любовь и голуби». Деревенский быт в спектакле воспроизведен не нарочито, не в подробностях, но с выдумкой и экономно (художник Евгений Никоноров): деревянный забор, помост, кОзлы, служащие то столом, то лежанкой, то колодцем, то прялкой. Металлические тросы держат установленные на сцене бревна-столбы. Разыгрываются война и актеры, бревна теряют основу, как бы повисают в воздухе, символизируя гири часов. Идут часы, стучат как метроном, отсчитывая время разлуки, но не понять по ним, сколько до победного часа. От бревен остаются пни, иные стволы складывают в штабеля – основы мирной жизни рухнули. На пеньки встают бабы, пытаются не упасть. «Главное – чувство равновесия», — учит оставшийся в тылу (спасший односельчан от «губистов», и спасающий соседок от тягот войны), единственная опора литовец Римас (Николай Токарев). Балансируют на пнях женщины, раскачиваются столбы-грузы – шаткое равновесие, действие разнонаправленных сил – войны и мира: чтобы выжить нужно идти на смерть. Из бани за сценой несется дым, но и на сцене парильня. Только пар здесь не легкий.
Отсылки к фильму «Любовь и голуби» очевидны. В спектакле и лексика «тамошняя» (вместо «ёшкин кот» здесь «ёк комарок») и характеры, и знакомые персонажи. Говоря современным языком «Саня, Ваня с ними Римас» приквел любимого фильма. Санюшка (в фильме ее играет Наталья Тенякова) эта та самая Саня из названия пьесы, только ее Митюнюшка (Сергей Юрский) укрылся под псевдонимом «Ваня». Нет в этой истории главных и второстепенных, но все же основная интрига спектакля вертится вокруг разлуки и встречи Санюшки (Наталья Кузнецова) с Ваней (Сергей Покровский). Спешные проводы в ночь не обходятся без ночных наспех утех, под смех публики. «Недотоптанная» жена, собирая мужа в дорогу, обнадеживает: «Теперь уж после войны». Но после войны до их встречи пройдет четыре года. «Соломенная вдова» решит(ся) выйти замуж за Римаса, но в день свадьбы явится нежданный гость. Громкоговоритель запоет: «Снова туда, где море огней,/ Снова туда с тоскою моей…» и в свете прожектора появится Мистер Икс он же Иван Краснощеков. «Публика ждет, будь смелей…», — кого из двух, как и почему выберет героиня, узнают зрители, посетившие спектакль.
Как в не раз уже упомянутом фильме, где персонаж Владимира Меньшова объявляет: «Фигура вторая. Печальная. Фигура третья. Разлучная», так и спектакль условно делится на оперную и опереточную части: в первом, военном акте, по радио на столбе доносятся отрывки из опер, во втором – из оперетт. Арии Фигаро, Снегурочки, отрывки из «Сильвы», «Принцессы цирка», «Летучей мыши», и даже алябьевский «Соловей», — все в спектакле звучит не случайно и в нужный момент, подкрашивая историю интеллигентным юморком. Кажется, среди публики есть речник из фильма «Верные друзья», который то и дело кричит: «Хабанеру давай!», так часто звучит эта музыка в спектакле. Но не только по музыкальному сопровождению отличны друг от друга части спектакля. Они неравноценны. Чувство равновесия, увы, подвело режиссера: за 2,5 часа спектаклю так и не удается войти в ритм. Все здесь размеренно и плавно: не оперетта, балет! «Обыкновенную историю» режиссер Вадим Данцигер решил возвести в притчу, чуть ли не в эпос о странствующем и вернувшемся Одиссее. Спектакль переполнен паузами, в отличие от талантливых реплик, ничего не сообщающими зрителю. «Не для меня» следовало бы сократить на режиссерскую концепцию, сыграть лихо, без антракта, оборвать повествование «на самом интересном месте», а не тогда, когда публике уже невмоготу. Здесь поют хором, поют хорошо, но слушать трижды одну и ту же казачью песню, вынесенную в название спектакля, пусть и исполняемую при разных обстоятельствах (в горе и в радости), как говорил один отечественный персонаж из соседней с персонажами пьесы деревни Простоквашино: «Это перебор!».
Литовский персонаж на сцене рассказывает литовскую притчу, другая героиня грозит врагам «литовкой», — наверное, это навело режиссера на мысль насытить историю приметами – символами модного литовского театра, что выглядит пародийно и ходу повествования только мешает. Кажется, режиссер хочет напомнить о себе в каждом из эпизодов спектакля: у режиссера нет реплик, потому он заявляет о себе паузами-монологами, которыми переполнен спектакль. В финале, правда, Вадим Данцигер не выдерживает и берет слово: громкоговоритель превращается в режиссерский рупор и из него звучит банальный претенциозный текст, который и без того напечатан в программке: «Ничто не остановит ход времени. Ничто не остановит смену поколений. Теперь уже и мы оглядываемся назад, чтобы попытаться осмыслить нашу историю. Теперь мы пытаемся пересказать её своим детям. И начнем мы свою историю словами: «Когда-то была большая страна, в которой жили обыкновенные люди…». Режиссер предусмотрительно отвечает на вопрос, о чем же его спектакль, в отличие от драматурга, к которому вопросов нет. Режиссер предлагает публике рассказ, но уже после первой его фразы возникает магия табличек «выход» в зрительном зале. Историю же Владимира Гуркина хочется слушать и пересказывать вновь и вновь. И как в пьесе, где героиня должна выбрать одного из двух, так и в спектакле (как в известном фильме): «Должен остаться только один». Автор пьесы.
«Театрон», «Комсомольская правда»