Эмилия Деменцова

Приходят и квитанции, и поезда, и крошка сын к отцу, и мужчина к женщине, и человек к Богу. К жизни тоже приходят, а иногда от нее/из нее уходят. Время проходит в ожидании солнца, чуда, весны, любви, у моря погоды, зарплаты, конца света, звонка, автобуса, перемен, принца, ребенка, ответа, Годо. Время прихода неизвестно, не по расписанию, задерживается, откладывается, а время ухода – каждый миг. Только с Годо все ясно. Он придет. Завтра.  

Для триединства времени (завтра), действия (в ожидании) не хватает места, потому что координаты размыты. Сэмюэль Беккет указал ждать Годо вечером на проселочной дороге у дерева на обочине. По неподтвержденным данным, Годо больше шансов встретить в театре. На родине Беккета в Ирландии предпринимались попытки караулить Годо, чтобы заснять его приход на камеру. Но то ли терпения, то ли пленки не хватило, и в итоге вместо документального репортажа получился художественный фильм (режиссер Майкл Линдсей-Хогг). Про Годо, но без Годо. По информации из авторитетных источников, Годо обещал прибыть инкогнито из Праги прямиком на сцену МХТ им. А.П.Чехова, куда я и направилась.

Залом ожидания стала Малая сцена театра, оказавшаяся, впрочем, весьма вольготной для режиссера Михала Дочекала и актеров труппы Чешского национального театра. Укрывшись во мраке зрительного зала (дабы не спугнуть Годо) и вооружившись биноклем (дабы не упустить из виду), я замерла в ожидании. Обстановка (декорации) представляли типично-привычное место ожидания – остановку общественного транспорта. Она, обветшалая, покосившаяся, пострадавшая от вандалов и просто нетерпеливых граждан, все-таки устояла. Она, напоминавшая остановку где-то в широтах подмосковного Есино (где поезд, по В.Ерофееву, не останавливается), казалось, пережила много разлук и ни одной встречи: отсюда обычно уезжают, не возвращаясь. Место действия – место всеми забытое. Это не край света, куда устремляют свои мечты романтики, и даже не «край непуганых идиотов», как можно подумать послушав местных обитателей, — это окраина жизни. Здесь не осталось даже деревьев, ибо нет света и тепла (деревья пущены на дрова). Даже пожелтевшие афиши с надписью «СКОРО!» на фоне изображенных деревьев не внушают надежды. Три стенда с афишами с нарисованными плакучими ивами, которые Мюссе называл деревьями-кладбищами, установлены на сцене. «СКОРО!» на этом фоне уже не вселяет уверенности в прибытии Годо, но навевает «memento mori».

Коль «скоро», то ждут на сцене и в зале. Со сцены то и дело обращают в зал бумажки с именем Годо, (с такими обычно встречают в аэропорту). Никто не откликается. Годо себя не выдает. Скоро – оно ведь и с минуты на минуты, и с часу на час и со дня на день, — время коротают разговорами. Чешский спектакль сопровождает бегущая строка перевода, но даже ей не растолковать подлинный смысл произносимых со сцены слов. «В ожидании Годо» — норма и образец театра абсурда: игра слов, словами, игра со смыслом, смыслами и вне смысла. Персонажи Беккета доведены до абсурда. То ли нищие духом, то ли просто нищие, то ли клошары, то ли дервиши, но по Дочекалу – откровенные бомжи, грязные, гнойные, лишайные, цвет лица слился с цветом асфальта. На ногах – тряпки, на теле – тряпье и полиэтилен, в головах и тех мусор. Впрочем, для них как раз и не существует мусора, отходов, грязи. Не они ли и есть символ века переработки и вторичного использования? Если жизнь б/у и ни в чем нет прелести новизны, значит все вокруг вторсырье? Слова и мысли, повторенные и передуманные, и те вторичны. Беккетовские речевые повторы и вариации одного и того же в спектакле явлены эхом персонажей. Каждое слово ключевых монологов звучит по многу раз. Слова перемежаются и переходят в звуки, а изо рта обитателей края и дна вместе с речью летит и непрожеванная еда. Собственно дно или «андеркласс» представлен в спектакле буквально: во втором акте в асфальте обнаруживается пролом, который обживают персонажи. Пространство огорожено предупреждающей об осторожности красно-белой ленточкой, но здесь некого и нечего беречь. Уставшие ждать вновь обращают белые листочки с именем Годо в зал: не подбросите ли, дескать, до Годо? Но даже современный навигатор не знает, где искать Годо…   Как в «Мечте» М.Ромма – «Дальше ехать некуда», вот и остаются персонажи на месте. Ведь если потерялся, говорят, нужно оставаться на одном месте. И ждать. Годо. Найти нельзя, дождаться.

Найти, нельзя дождаться, изменила пунктуацию и отправилась в Бухарест. Там, по слухам, в «Годо-кафе» есть шанс на роковую встречу. «Годо-кафе» названо так не потому, что официантов приходится ждать также долго, как и Годо, но потому, что место это не столько гастрономическое, сколько театральное. Каждый вечер здесь играют небольшой спектакль. И ждут. После очередного дня дискуссий критиков и просмотров спектаклей румынского театрального фестиваля здесь собирались люди и в ожидании (спектакля) и разговорах встречали день грядущий. Договорились до того, что по меркам дня сегодняшнего ничего абсурдного в Беккете нет. Абсурд проповедовал бессмысленность жизни и одно это наполняло его смыслом. Вспомнился диалог из сценария «Дом» Олега Погодина, ставшего, к сожалению, основой для его же «проходного» фильма. «А что такое абсурд?», — спрашивала девочка, — «Это наша жизнь, Леночка», — звучало в ответ.   «Ионеско привносил абсурд в жизнь, а Беккет находил абсурд в жизни», — прозвучало за соседним столиком. Возникла пауза, все задумались как по команде (как беккетовский Лакки), но внезапно решили, что «подумают об этом завтра», ибо заговорили со сцены…

Без Годо, неделю проведя в Бухаресте, осознав тщетность поисков, вернулась в Москву. Здесь открылось, что Годо встречали в Химках (муниципальный театр «Наш дом»), в остальных местах Годо ждать отчаялись (не найти в Москве ни одной постановки этой пьесы). То ли солнце скрылось за тучами, то ли ветер был не попутный, но встреча вновь не состоялась. «OMG» (имея в виду «Oh My Godot!») – печатала я в Фейсбуке, отчаявшись искать и ждать, как вдруг получила фото-улику: Годо видели в театре-клубе «Мастерская». Фото свидетельствовало, Годо заказал «кофе с собой», расплатился, но что-то (кто-то?) заставило его уйти, не забрав стаканчик со своим именем. Отправилась в Мастерскую, дабы выяснить обстоятельства.

Место для появления Годо выбрано неслучайное: метро «Театральная», Театральный проезд, театр-клуб. Все к одному. Бывшее жилое, а ныне нежилое помещение, включая лестничную клетку, с успехом обжито завсегдатаями «Мастерской». Стиль создать легче, чем атмосферу, здесь удалось и то, и другое. Приглушенный свет, абажуры разных форм, размеров и цветов, стены с нарисованным роскошным интерьером, — все здесь играет с «веком минувшим», иронизируя над «веком нынешним». Помимо эстрады в центре зала есть и особый маленький, очень домашний театр, в котором, кажется, всегда не хватает мест: сидят здесь даже на специальных проломах-выемках в стенах. Театр-дом, говорят, ни жив, ни мертв, а здесь, где всего по чуть-чуть, и театра, и кафе, всего по щепотке — и в меню, и в репертуаре, все по-домашнему. Придя сюда днем, на разведку, присела за столик, а рядом со мной на диване тихо спала девушка, ее латте тихо остывал, а официант осторожно менял ей пепельницу. В другом углу что-то в лицах обсуждали студенты театрального ВУЗа, неподалеку общался по скайпу «белый воротничок», играла тихая музыка, и никто и ничто никому не мешало. Если в «Годо-кафе» было приятно принять участие в беседе без начала и конца, то в «Мастерской» ничто не мешало помолчать или тихо разговориться в свое удовольствие. Но это днем. А вечером все изменилось до неузнаваемости: громкие ритмы, шум, гам, суета и аншлаг в зале кафе, который чуть позже сменился аншлагом в зале театральном. Парадокс, однако, в том, что за столиками людей не убавилось. У «Мастерской» уже есть своя публика, но совсем не сложно стать ее частью.

Здесь ровно в 20.00 обещал быть Годо. Все условия к этому подготовили режиссер Кирилл Вытоптов и сценограф Нана Абдрашитова. Встреча началась с опозданием, что, учитывая предлагаемые обстоятельства театра-клуба, не вполне удобно: фойе нет, а смущать людей за столиками, стоя над ними в ожидании (пусть и Годо), неловко. Но с улицы в подъезд, из подъезда в зал кафе, из кафе в зрительный зал, который в спектакле оказывается обыкновенной холостяцкой однушкой, — такие перемещения ожидают потенциального зрителя спектакля. Пока страна вступает в пору предновогодней суеты, в этой отдельно взятой «квартире» Новый год уже справили – в комнате стоит осыпающаяся елка. В остальном – ничего абсурдного, напротив, тщательно воссозданный быт типичных представителей поколения «доставки на дом» и «кофе на вынос». Груды коробок из-под пиццы, салфеток и десятки пустых стаканчиков, один из которых водружен на макушке елки – для красоты. «Одноразовый» фон намекает, что «жизнь дается человеку один раз…». Беккетовские персонажи без примет и портретных описаний у Вытоптова обретают облик молодых бездельников не просто наших дней, но наших знакомых. Дурашливы и ленивы решают для себя, что «безопаснее ничего не делать», и с трудом преодолевают диван. Диван здесь как магнит. И не только здесь.

Текст не адаптирован, тут и так все режиссеру на руку. Одно только упоминание Беккетом «девяностых» у московских зрителей вызывает пласт ассоциаций. Такова, вероятно, особенность нашей культуры в «одомашнивании» инородного. Даже имена и те сулят нам характеристики персонажей: Владимир (Александр Паль) – наш человек и этим все сказано, Эстрагон (Евгений Матвеев), тоже птица не редкая, эстрагон тот же тархун, стало быть с претензией, но на поверку такой же травянистый, инертный, Поццо (Олег Ребров) – ну, тот еще «поц», а что до Лакки (Григорий Калинин), то здесь уже следует заподозрить автора в иронии, наделившего именем счастливчика (lucky) самого несчастного и бесправного персонажа пьесы. Приблизительно так оказались упрощены или «обнародованы» персонажи, а сам спектакль оказался чем-то средним между ситкомом (только вместо закадрового смеха – искренний смех публики) и выпуска КВН. Вот ведь и Беккетом оказалось можно рассмешить! Абсурд здесь стал поводом для нелепости. Можно было бы и вознеГОДОвать, но серьезных причин для этого нет. Рамки абсурда – оксюморон. И в отличие от угрюмых и пессимистичных «ожидающих» коллег режиссер предлагает скрасить ожидание. «Количество слез в мире всегда остается неизменным», и смеха тоже. В спектакле же по мрачноватой пьесе масса света – люстра, фонарики, электрические гирлянды, свет ТВ и СВЧ, из вытяжки и той бьет свет. Даже аутодафе здесь вызывает смех. Спектакль не то чтобы «осторожно, горячо!», как написано на стаканчиках, составляющих его декорацию, но с огоньком, это факт. Команда спектакля решила повысить квоту юмора в нашей жизни. Здесь комикуют, разыгрывают нелепые этюды, успевая и в них подшутить над злободневным вроде олимпийского огня, «мужской дружбы» или манерой известных шоуменов. Текст, повторюсь, не дописан и не переписан, но режиссер волен в пространстве между строк.

Впрочем, на фоне гэгов и дурачеств, а может им вопреки, острее слышен текст автора. Как не кивнуть актеру со сцены, произносящему: «Не будем говорить плохо о нашей эпохе, она не страшнее предыдущих» и тут же не подумать плохо. Об эпохе, не об актере. Пусть Владимир и Эстрагон походят на Бивиса и Батхеда, пусть спектакль более походит на ролевую игру, но он полезен, как бывают полезны упрощенные тексты при изучении иностранного языка. Многие, судя по реакции зала, впервые оказались в «зале ожидания Годо», а стало быть непременно возьмутся за пьесу, чтобы дочитать ее, ибо в «Мастерской» играют лишь половину. Спектакль о бездействии играют в одном действии, что не лишает его законченности и цельности, и поддерживает интригу определенной части зала даже после аплодисментов. Верю, что этот спектакль способен вдохновить на прочтение первоисточника. Верю, что Годо дождутся. Credo quia absurdum!

«Ну что, пойдем?» — «Пойдем», — и если по Беккету, персонажи не двигаются с места, то по Вытоптову, они, кажется, вместе с публикой перешагнут из зала театра в зал кафе. Ждать Годо за столиком, чтобы придержать ему место. Может и дождутся, гардероб здесь работает до 5.00.

Фото с сайта Чешского национального театра

и Александры Атаманчук

Подписаться на комментарии (RSS)