Эмилия Деменцова

В «Современнике», где играют в Шиллера, заиграли теперь в джин, в карты. За ломберным столом матерые игроки – Валентин Гафт и Лия Ахеджакова, за кулисами – заслуженный тренер – Галина Волчек и полный зал болельщиков, тех, у кого по ходу игры будет болеть душа, сердце, быть может, совесть. Игра виртуозная, не на жизнь и не на смерть, а про то и другое. Игра без проигравших.

Права на постановку пьесы, удостоившейся Пулитцеровской премии, Галине Волчек подарили. Этот подарок оказался невостребованным тридцать с лишним лет, (не было в ту пору в «Современнике» возрастных актеров). Но это, оказалось, делом времени. Пьеса Дональда Л.Кобурна «Игра в джин», впервые сыгранная в 1976, состариться не успела, и сегодня пришлась впору и актерам, и публике. Именно она прервала десятилетний перерыв режиссерского молчания Галины Волчек, принимающей, впрочем, самое активное участие в выпуске каждого спектакля театра. Пауза оправдалась, а зрителям преподали не только урок игры в джин, но и урок актерской игры.

Их двое и, забегая вперед, им не быть вдвоем. В этой пьесе есть слезы, но нет сантиментов. Нет счастливого конца и надежд, потому что нет любви. У Фонсии Дорси и Веллера Мартина, главных и единственных персонажей, все в прошлом, все прошло. Многое мимо. И любовь, и семейное счастье, и благополучие. Все растрачено: деньги, силы, годы, жизнь. Автор не компенсировал своим персонажам то, что им недодала судьба, а жанр трагикомедии обозначил, кажется, для того, чтобы самому посмеяться над ними. Впрочем, и зрители – не исключение: плачут от смеха и смеются со слезами на глазах.

«Нельзя рассчитывать на детей!» — говорит Фонсия Дорси. Она, обитательница дома престарелых, в этом убедилась сама. Дети, посмотревшие пьесу о «родителях» спешат не в фойе и буфет, а позвонить своим старикам. Примечательно, что автор посвятил пьесу своим детям не иронии ради, а словно бы в противовес, наперекор сюжету о забытых, заброшенных в дом(е) престарелых. День посещений оказался для персонажей пьесы будним днем. Старость не знает выходных. Так вот в день посещений они оказались невостребованными. Так и встретились, перекинулись парой слов и решили перекинуться в карты…

Дома престарелых в моде. О них ставят спектакли, снимают фильмы — «Квартет» Р. Харвуда, «Реквием по Радамесу» и «Немного нежности» А.Николаи, «Тихая ночь» Г.Мюллера, или «Соло для часов с боем» О.Заградника, в котором в последний раз блистали «мхатовские старики». В США, на родине пьесы, эти дома рекламируют, в России они часто звучат в сводках новостей о пожарах. В Америке в такие дома переезжают, в России туда по большей части сдают. В «Игре в джин» тоже сдают, но карты, сдают и не сдаются.

Последнее прибежище персонажей проиллюстрировано на сцене как действительно последнее. Все здесь обветшало, запылилось, вышло из употребления, как и здешние обитатели. Стены — из мелких квадратиков плитки, местами битой, тусклой, грязной, сквозь немытые окна, кое-где треснутые и затянутые полиэтиленом, не проходит свет – здесь уже ничто и никому не светит. Над сценой нависает надорванная то ли вентиляционная, то ли москитная сетка. Затхло. В финале поднявшийся грозовой ветер выбьет форточку, но перед смертью не надышишься… Скамьи, кресла, инвалидные коляски, оттоманка, коробки, ящики, раковина, ведра — все это отслужило свой век, как и свой век доживающие. Этот фон напоминает непредназначенный для посторонних глаз задний двор, так ведь и здешние обитатели – «с глаз долой…».

«Чем страдаете?» — подходящий к декорациям (сценограф – Павел Каплевич) вопрос задает радетельная героиня Лии Ахеджаковой. На него здесь могут отвечать долго и обстоятельно: карта болезни как книга жизни. Но главная болезнь – старость. Болезнь неизлечимая, смертность невероятная, – саркастически отвечает персонаж Валентина Гафта. В домах престарелых, говорят, гарантируют круглосуточный уход. Уход из жизни.

А жизнь протекает, шумит и взрывается где-то за окнами. То и дело на стенах появляются тени, из подсвеченных квадратиков (художник по свету – Дамир Исмагилов) складываются замысловатые образы, тени посетителей и обитателей, смешиваются с тенями прошлого и дополняются видеопроекциями. «Зарево белое, желтое, красное/ Крики и звон вдалеке…», хоровод образов дополняется хором то издающим невнятные звуки, то тянущим гласные, то имитирующим рой и вой. Эта возня за сценой раздражает чрезвычайно, отвлекает, мешает повествованию, словно бы нарочно растягивая его. Бряцанье, дребезжание, стук, скрип, звуки из прошлого персонажей (от школьного звонка до клаксона и рокового гонга) — все это, названное в программке звуковым действием, мешает простым, экономным и бойким диалогам пьесы, они растворяются в этой параллельной фантасмагории света и звука. Право, Гафт, напевающий «Strangers in the night» Синатры, дороже всей этой какофонии. Спектакль, отказавшийся от темпа пьесы, оказывается неровным, рваным, то вялым, то неоправданно скорым. Собственно, эта «параллельная реальность» и лишает его того нарастающего напряжения и накала, который был воссоздан в театре им.Вл. Маяковского Сергеем Яшиным, поставившим спектакль по этой пьесе с Владимиром Самойловым и Татьяной Карповой. От спектакля, к счастью, осталась телеверсия, в ней видно, что действо подчинено актерам и тексту и ничему не позволено отвлечь от них внимания. В версии «Современника» внимание публики рассеивают, а второй план частенько мешает актерам.

Впрочем, таким величинам как Гафт и Ахеджакова помешать довольно трудно. Актеры в начале пьесы выходят спиной на сцену, это и каждое последующее их появление и уход озвучивается аплодисментами, по ним и хронометраж спектакля можно отмерять. Он в элегантном костюме и шляпе, с прямой спиной, она – модница в розовой ночнушке, маленькая девочка, дюймовочкой усаживающаяся в глубокое кресло, подкладывая несколько подушек. Он обстоятельно учит ее играть в карты, сам регулярно проигрывая, она меняет платья, не изменяя «внезапным» победам. Гнев и злость нарастают по одну сторону, кокетство и детская радость победам – по другую. «Прост и нaивен… не шулер ли?», задавался вопросом один из персонажей А.Н.Островского, так и про Фонсию после nn-ой победы начинаешь думать черт знает что. В богадельне бы о Боге думать, но спектакль не обходится без чертовщины. Чертыхающийся Веллер, беседующий с воображаемым то ли чертом, то ли человечком, помещающемся у него на плече, заставит и благочестивую Фонсию изрядно посквернословить. Всуе Бога помянут здесь неоднократно. Карточная дуэль Фонсии и Веллера — это не только поединок характеров и полов, но и двух мировоззрений – формально (по форме, атрибутам) верующей и разуверившегося циника. Вначале она кричит «О, Боже!», он – «Черт!», ближе к финалу они меняются репликами, мимоходом рассуждая о «финансовых правилах» домов престарелых пресвитерианской церкви (им нужно передать все накопления). «Жулики!», — утверждает Веллер, «У них просто своя точка зрения», — осторожно замечает Фонсия, отписавшая свой дом церкви, дабы он не достался ее не оправдавшему надежд сыну. Бог здесь не тот, кто вычерчивает карты судьбы, но тот, кто посылает удачные карты в игре. Нежелающий признавать поражения, Веллер списывает успехи Фонсии то на случай, то на провидение; тщательно ведет ведомость ее побед и своих поражений, все ставя под сомнение. Веллеру повезет лишь раз, но победа будет отравлена – Фонсия поддастся неудачливому игроку.

«И как смешна нелепая игра, / Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен…», но двое homo ludens, людей играющих здесь сводят счеты не друг с другом: тесен стол для всех игроков, партии с которыми проиграны, но они, кажется, тенями по стенам наблюдают за этим «сражением века». В игре персонажи раскрываются с неожиданных сторон. Кокетливая и трепетная Фонсия оборачивается мстительной и жестокой особой, пытающейся отыграть свою несчастную семейную жизнь, свои разочарования в мужчинах, будь то муж или сын. Резкий и яростный Веллер ожесточенно стремится взять реванш у своей судьбы. Он был богат, успешен, потом заболел, дело сошло на нет, деньги ушли на лечение, а жизнь пошла наперекосяк. За посланную болезнь он возводит хулу на Бога, и в схватке с богобоязненной Фонсией решает еще раз (а вернее раз за разом, кон за коном) противопоставить свою волю воле Божьей. «Сукина дочь!», кричит он побеждающей Фонсии, и торопливо добавляет – «Это я о карте». То соблазняя, то обманом вовлекая в игру, то принуждая, то сдавая карты, стоя на коленях, он жаждет продолжения игры. Здесь отодвигают финал: ничто новое уже не начнется, идут повторы, но круговорот жизни (на проекции возникает вертящееся велосипедное колесо) вдруг размыкается и стремится, стремит к концу. В непрестанной игре в джин нет азарта жизни, но предсмертная горячка. «Ну, я же живой, черт возьми» — кричит Веллер, «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» и далее по тексту мог бы продолжить он. А.Пушкин здесь не случаен, именно его «Элегию» выбрал автор в качестве эпиграфа к своей пьесе. «По одной, по две, по три» Веллер мечет карты, надеясь в колоде «меж горестей, забот и треволненья» отыскать «безумных лет угасшее веселье».

«Игра в джин» — это попытка выиграть время, вырвать его у одиночества. Его гнетущее молчание словно бы готовит персонажей к вечной тишине. Финал затянувшейся карточной партии предопределен, хотя пьеса и кажется незаконченной. У Кобурна Веллер покидал поле битвы, скрываясь за дверью, и застывшая в кресле-качалке Фонсия, знавшая, что он никогда больше не придет, безмолвно таяла в сгущающейся темноте. В спектакле Сергея Яшина, смерть торжествовала победу – стол для игры оборачивался катафалком. В «Современнике» на гром и молнию, упомянутые в пьесе, отвечают истошным криком «джин» и градом, эффектным потоком карт, сыплющихся с высоты. Здесь тоже «выход из игры уж невозможен». Только из жизни.

P.S. Гром раздается и в зале. Аплодисментов.

«Театрон» http://teatron-journal.ru/index.php/item/2013-igra_gin

Подписаться на комментарии (RSS)