«Иванов»: время назад
23 апреля, 2010 Театр
Смотреть А.П.Чехова в его театральном доме всегда тревожно и для создателей, и для зрителей. Избежать повторений и подражаний прошлым сценическим версиям пьесы — не простая задача. Не предать великое прошлое МХТ и А.П.Чехова в этом театре — долг и обязанность режиссера. Да и зрителям нелегко: они порой не готовы принять новые концепции и трактовки чеховской драматургии. Постичь на сцене «Иванова» решаются немногие, и это неудивительно. Последняя постановка пьесы в режиссуре О.Ефремова с И. Смоктуновским в главной роли стала чуть ли не каноном. А если вспомнить, что в этой роли когда-то (в двух разных постановках!) блистал Василий Качалов!..
«Иванова» вообще редко приветствуют на сцене. Многие находят пьесу если не слабой, то не сценичной. Спорная, неровная, но в знаменитой пятерке — первая. «Бонбоньерочная», как называл ее автор. Ее считают неактуальной, мрачной, безысходной. Если жизнь и без того тяжела, зачем мучиться неразрешенными проблемами других? Поискам новизны в Иванове посвящены диссертации (даже на медицинскую тему) и многочисленные спектакли по всему миру. Но сколько не изучай, а Чехов — «вечно тот же — вечно новый». И спектакль Ю.Бутусова тому подтверждение.
Занавес закрыт, а за сценой уже прозвучал выстрел. И насмешливо, бодро запел рояль. Насмешка, ирония, легкость — с «Ивановым» играют. Блистательно. И страшно.
В роли Иванова — Андрей Смоляков. Актер, которому уже ничего и никому не надо доказывать со сцены, предстает в совершенно неожиданной роли. Иванов на сцене, как правило, — слабый, безвольный, сломленный человек. Иванов-Смоляков — человек сильный. От того исход жизни его героя вдвойне страшен. Смерть слабого духом — предсказуема, самоубийство сильного требует веских причин. Чтобы разобраться в этих причинах спектакль играют, начиная с финала, сцена за сценой разбираясь в том, что заставило героя нажать на спусковой курок.
Иванов стреляется, а зал смеется. За время спектакля выстрелов будет шесть, по числу патронов в маузере. Пистолет сопровождает героя на протяжении всего спектакля: все решено и, когда-то испугавшийся, направленного на него ружья, теперь он не оробеет и нажмет на курок сам. Впрочем, не от пули гибнет Иванов, он умрет гораздо раньше, в начале пьесы, но… в конце спектакля. Никакой душевной болезни, психопатии, отклонений. Все в норме и все больно. В финале он будет собирать ветки, сучья, разбросанные по сцене, в огромный костер. Костер составлялся на протяжении всей его жизни, а обступившие его холодные черствые люди только подбрасывали в него дров. И вот закрывается занавес, и зрители видят сгорбленного человека, взгромоздившего огромное бревно, несущего его как крест на Голгофу своей жизни.
Саша — Наталья Швец — лебединая песня еще молодого Иванова. Восторженная, увлекшаяся, и не способная предать, даже ощутив, что совершила ошибку. Чистая, честная, далеко не дурочка, как многие воспринимают ее, она точно дает характеристики каждому, видит насквозь всех. Кроме одного. Его и полюбила. До самозабвения копирует его жесты, манеру говорить, цитирует его, слушает, часто не понимая. Не понимает, но считает долгом понять. Он — один, непохожий в этом людском болоте ни на кого. Кого ей еще можно было полюбить? Как Соня из «Дяди Вани», она додумала свой идеал, а разочароваться в нем страшно, невозможно. Нарочитая выспренность ее речей, несуразность жестов, откровенная декламация, раздражающие в начале, оправдываются в полной мере. Она невольно пародирует Иванова, не такого какой он есть, а того, которого видит только она. Хрупкая, она взваливает на себя непосильный груз его жизни и выдерживает его, не отказывается. Сомнения гонит прочь, силится смириться. И он благодарен, потому освобождает ее от себя.
Сергей Сосновский исполняет роль Шабельского. В этой роли когда-то блистал К.С. Станиславский. Вальяжный, потрепанный аристократ. Жалкий, незаметно постарел и одряхлел и ужаснулся этому. Сосновский лишен карикатурности, к которой тяготеет этот персонаж. Он искренне, бытово сердится, печалится, жалеет Сарру, несмотря на едкие замечания в ее адрес. Живет одной, кажется, несбыточной мечтой — уехать в Париж и еще пожить в свое удовольствие, растратить не впустую остатки сил, найти свой покой рядом с женой, там похороненной. В нем проскальзывает, порой, что-то детское, жалостливое: мольбы к Иванову взять его с собой «в свет», потому что он задыхается в одиночестве привычных лиц и вещей и благодарное сиянье глаз, когда тот, наконец, соглашается. При этом Шабельский знает цену и этому «свету», и этим жалким людям, ему есть с чем сравнивать, ведь и он жил когда-то. А теперешнее существование для него — не жизнь. Могила. Даже приготовления к свадьбе более походят на похоронные. Тусклость во всем и невозможность света превращают дом в кладбище утомившихся жизнью душ. И нет сил бороться. Да и борьба невозможна.
Павел Ворожцов поработал в спектакле и как актер, и как автор музыкального сопровождения. Обе работы удались. Музыка, возникающая только там, где необходима, — не фон, а внешняя граница, помогающая актерам не потерять нить образов. Она задает тон, эмоционально увязывает сцены. Она как бы настраивает слух зрителей на происходящее на сцене.
Доктор Львов в исполнении Ворожцова — слабый человек. Закомплексованный, но желающий произвести эффект. Недостаток душевных сил он компенсирует алкоголем. Прям, горяч, неуверен в себе. Если усадьба Иванова — могила, то Львов в ней — червь, который питается мертвечиной. Он докладывает Сарре о приходе Саши, он то и дело ругает ее мужа, отравляет ее жизнь, сводит в могилу. Он — ненавистное существо, презирающее всех, числящее себя единственным честным человеком. Ничем не отличающийся от праздной темной массы окружающих, он такой же жалкий и никчемный человек, сплетник и клеветник. Он мыслит узко, прямолинейно, упрощает Иванова от бессмысленной зависти и непонимания. Сыграно прекрасно, нервно, в тон музыке.
Игорь Золотовицкий в роли Лебедева — отца Саши — с первых секунд на сцене завоевывает успех у публики. Он понятен, приятен, обаятелен безмерно. Впадающий то в комедию, то в лирику, то в нервозность, то в усталость — он не переходит границ. Если где-то и «пересаливает», то только в угоду залу, наблюдающему за ним с удовольствием. Он оживляет спектакль, пронизанный безысходностью. Он и сам теряет смысл жизни: дочь, которую он безумно любит, выходит замуж «не за того», жена отравляет жизнь своею скупостью. Только вино не обманывает ожиданий.
Максим Матвеев, зачастую воспринимаемый как актер улыбки, неожиданно удостоился роли Боркина. И здесь надо отдать должное режиссеру, выведшему актера на новый уровень. Несмотря на урезанный текст, Матвеев обращает внимание публики, а в сцене «на троих» нисколько не уступает таким профессионалам как С. Сосновский и И.Золотовицкий. Матвеев не пытается повторить ту яркость и наглость, которая была присуща в этой роли незабвенному В.Невинному. Боркин здесь лишен карикатурности, он потише, притушенней, потому, как и весь спектакль, чужд многим зрителям, привыкшим к более грубым краскам этого персонажа. Приятие — вопрос времени.
Игорь Хрипунов, сыгравший эпизодическую роль Крутых — картежника до мозга костей, — использует свои нечастые появления на сцене по полной программе. Отплясывает на пне, расхваливая вечернюю игру, висит на ограде, раздосадованный поражением. Все ярко, резко, точно до жеста.
Пожалуй, слабое звено спектакля — Наталья Рогожкина (Сарра). Она выделяется из актерского ансамбля какой-то механической игрой, понимание образа пока не пришло к актрисе. Резкие жесты, общая вздорность не сочетаются с монологами о любви, со слабостью от изнуряющей болезни, с вымученным сердцем. Сцена ссоры с мужем — кульминационная в пьесе — затерялась в спектакле, откровенно не получилась. Не хотелось предсмертной агонии? Но ведь и боль, отчаяние, бессильную злобу на предавшего ее мужа не удалось передать. А ведь Сарра любит здесь сильнее всех, любит безнадежно. Любит жадно, хищно, зная, что скоро умрет. Одинокая, нелюбимая, чужая всем она заявит о себе нечеловеческим криком, и этот крик пронзит и раздавит зал. Это трудно описать словами, это нечто похожее на описанное в «Осеннем крике ястреба» И.Бродского. Красиво, но пока не оправдано и не подкреплено должной игрой.
Отдельно нужно сказать о декорациях. Художник спектакля — Александр Боровский. Впрочем, не художник, соавтор. Здесь декорации не фон, не обозначение места действия, а действующее «лицо». Бревна, ветви, сучья, — срубленный лес, а может быть и вишневый сад. Все высохшее. В этой сухости жизни не только задыхаются, кашляют, умирают от недостатка воздуха, в ней даже перемещаются с трудом. Ветки то и дело трещат под ногами актеров, цепляя полы их костюмов, отлетая в сторону при неосторожном шаге. Неожиданно, неудобно, непредсказуемо. И в этом одном огромная энергия, бьющая через край сцены. Впрочем, рампой сценическое пространство не кончается: первый ряд занят стоящим по центру пианино. Это пианино — и письменный стол, и место для попойки, и смертное ложе. А довершает, справедливее будет сказать, венчает сцену ограда, заимствованная из прежнего спектакля «Иванов», оформленного Давидом Боровским. Облупившаяся, стертая, уже ничего ни от кого не прячущая. Не порвалась дней связующая нить.
Костюмы Оксаны Ярмольник — лаконичные, уместные не только в то время, но и, как говорят, стильные по меркам сегодняшнего дня. Не отвлекают зрителей, не мешают актерам, не контрастируют с декорациями — все эти «не» безукоризненны.
Не стоит воспринимать нынешнюю постановку МХТ как «датский» спектакль, приуроченный к грядущему 150-летию со дня рождения писателя. Это осознанный выбор режиссера и театра. Здесь дело даже не в страстном желании восстановить в репертуаре все пьесы великого драматурга. Просто настало для нее время, а другого места быть и не может. Кризис, финансовый и душевный, страны и каждого. Усталость как главная черта современности. Призыв (по Жванецкому) не оставлять человека одного и не нарушать его одиночества.
«Иванова» обвиняют в отсутствии динамики. Длинные монологи главного героя, якобы, съедают ее. Не в этом случае. Динамика такая, что сердце рвется. Спектакль идет без антракта, пролетает в миг и … заряжает оптимизмом. Уж сколько в нашей жизни поводов застрелиться! Комедия сквозь драму или трагифарс? Спектакль этот вне определений.
Одни покидают зал ошеломленные, другие уходят в недоумении, растерянные. Можно не соглашаться с режиссером, но, укореняясь в своем личном восприятии, надо помнить, что оно не единственное. Версия Ю.Бутусова настолько убедительна, стройна и логична, что привычные рамки, трактовки рушатся. Остается только талант — автора, режиссера, актеров.
«Иванов» сегодня — взгляд со стороны на страшную трагедию, в которую человек может превратить свою жизнь, в которую могут превратить окружающие жизнь человека. И насмешка. Горькая ирония над всеми бедами и мерзостями жизни. А смех — это всегда надежда.
журнал «Наш Фильм» http://www.nashfilm.ru/plays/4251.html