Последние из могикан
16 июля, 2014 Разное
Время уходит. Уходят вместе с ним люди, события, даты. Некоторые уходят в историю. Остаются слова о них: об ушедших – только добрые. А от людей слова еще и их слова. Написанное пером сродни несгораемым рукописям… После принято говорить либо в прошедшем несовершенном (не доиграл, не дописал, не доделал), либо в сослагательном. Послесловия эти для современников и потомков, предки их не услышат. Потому так важно дать слово при жизни. Особенно тем, кто владеет словом в совершенстве, тем, кто многое совершил. Не ради красного словца, важно. Не по соображениям журналистской этики или цеховой солидарности, а просто по-человечески. Стирая лица, недолго и собственное лицо потерять. «Нету их. И все разрешено», — писал Давид Самойлов. Низвергаются кумиры, меняются ориентиры, снижаются планки, но живы еще те, кто своей жизнью напоминают о достигнутом, о том, что нельзя терять ни при каких переменах. Пока время наше «тянем, тянем слово залежалое, /Говорим и вяло и темно», именно поэтому нужно иногда взять паузу и передать слово тем, кто временем обделен, у кого впереди уже нет многоточия…
Счастье слышать и слушать таких людей как Майя Яковлева. Яркая, харизматичная, остроумная дама, поседевшая еще за школьной скамьей (это не дело времени, но войны). Сегодня ей 80, но , когда смотришь на статную стройную женщину, эта цифра кажется оскорбительной. Долгие годы она была главным редактором единственного в СССР международного журнала, который не проходил цензуру – «Демократический журналист» (русское издание), была автором первой документальной программы о дне из жизни столицы, с утра до позднего вечера – программа так и называлась «День Москвы». Есть и премии, и награды, но к ним Майя Яковлева относится как-то пренебрежительно. И воспоминания не лелеет, живет не прошлым, и не в прошлом, не больничными рецептами, но театральными и кинопремьерами. Консерватизм, положенный возрасту, не подцепила – не пропускает спектаклей Константина Богомолова, от юбилея планирует сбежать (именно так!) в город на Неве на «Манифесту». Во время наших встреч и бесед радио не выключалось ни на минуту — давняя привычка. Шутит, что даже в роддоме слушала заседание пленума. Впрочем, нет, не шутит. О родах журнала, о первых шагах в профессии журналиста, и о тех, кого уже нет, тем, у кого все впереди рассказала Майя Яковлева.
…На встречу выпускников факультета журналистики я шла с надеждой встретить кого-нибудь из своих сокурсников. Походила, повспоминала. Надежды не оправдались. Мне вспомнилось, как мы филологи-первокурсники с отделения журналистики МГУ узнали о создании факультета в деревне Перепелкино села Кобылье, куда нас послал на работу Комсомол. Новость об образовании факультета нас как-то не задела. Сначала все было как было. Мы по-прежнему слушали лекции истинно великих преподавателей: Самарина, Соколова, Радцига, Либана, Виппера; писали диктанты у любимого всеми Ефимова, а потом… нас готовили стать достойными «колесиками и винтиками большого общепролетарского механизма»…
После второго курса проходила практика в городе Сталино (ныне Донецк) в газете «Социалистический Донбасс». Пришла в редакцию, где интеллигентный главред спросил о моих предпочтениях в работе. Я ответила — театр, кино, вообще, искусство. Он сказал: «Очень хорошо. Будете работать в угольном отделе. Второй этаж». И я пошла…
Моим руководителем стал прекрасный журналист А.Ф. Евсиков, у которого я прошла спецкурс под названием «Как делается газета». Ничего общего с Чапеком. Это я потом поняла, какой он был выдающийся журналист, а тогда меня убивало, что каждый мой материал, читая, он перечеркивал, писал свое и сопровождал все это словами: «Молодец». К кому это относилось?!
Там же в Донбассе я на собственном опыте узнала цену журналисткой этике и конкуренции. Дело в том, что меня послали на футбольный матч, с кем играл «Шахтер» не помню. Я вообще не болельщица и ждала только счет. А тут еще дополнительное время. В общем, я озверела. На выходе со стадиона встречаю бегущих на встречу коллег – конкурентов из «Радяньской Донеччины». Спрашивают: «Какой счет?». И так мне стало обидно за бесцельно потраченное время, что я его несколько преувеличила. Коллеги побежали с информацией «срочно в номер». А на завтра меня вызвали на редколлегию, где разъяснили, что так поступать «не по-товарищески», хотя по улыбающимся лицам я поняла, что боевое крещение на верность газете прошла.
После окончания университета начались поиски работы, во время которых писала в «Moscow news», на радио (иновещание), делала небольшие сюжеты на телевидении. А потом редактор Арнольд Григорян предложил мне «покрутить», как он выразился, идею телепрограммы, которая бы описала один день из жизни города. Так родился в моей голове, а потом и на экране «День Москвы». Эфир длился по тем временам рекордное время с 19.00 до 23.00. Представляете, в праймтайм и общественно-политическая передача. Вот поливальные машины освежают дороги, вот пекари месят тесто, вот открылось метро, скорая помощь спешит на вызов, дворники метут старые московские дворики, и т.д. и т.п.. Передача вызвала множество откликов. Помню в «Московской правде» тогда написали: «Попробуйте москвича удивить Москвой. А авторы передачи – удивили». У нас был прекрасный оператор, да и Москва была Москвой, уютной, красивой, чистой, а, главное, понятной.
И вот однажды читаю, что создается СЖ СССР, и я отправилась на Проспект Мира в Брюсовский особняк, где тогда размещалось Оргбюро Союза. Пришла записываться в члены, а оказалось, что пришла записывать других. Дело в том, что уже на входе меня приняли с распростертыми объятиями, а, взяв образец почерка, сразу посадили выписывать членские билеты, и я выписывала их до самого учредительного съезда. За что и была поощрена приглашением в Кремлевский дворец. Там меня ждал приятный сюрприз. Стою в конце зала, смотрю на спины собравшихся, ждущих членов Политбюро, как вдруг я вижу, что они поднимаются по лестнице именно с моей стороны, и первой кому протягивает руку Н.С. Хрущев, оказываюсь я. Что тут началось. Меня обступили, начали обхаживать, завязывать знакомство. А я улизнула в Грановитую палату, откуда успела (пока не поймали) позвонить домой. .. Все было так красиво, торжественно, празднично, что я влюбилась в новый Союз, в людей, с которыми познакомилась во время заполнения членских билетов (оказалось их было около 15 тысяч) и решила работать именно там.
Меня взяли литературным редактором русского издания журнала «Демократический журналист» — органа Международной организации журналистов (МОЖ). Свершилось! А вслед за счастьем пришел ужас: что такое МОЖ? Какие ее интересуют материалы? О чем пишут ее издания на английском, французском, испанском языках?
Я мобилизовалась, запаслась словарями, справочниками, пошла на свидание к своему преподавателю Я.Н.Засурскому, специалисту по международной журналистике. А ведь, казалось, совсем недавно я честно прогуливала его лекции. Они всегда приходились на вечернее время, когда начинались концерты в Консерватории. Я выходила из аудитории, а он в это время входил и спрашивал: «А что сегодня дают?». Я отвечала, и мы вежливо раскланивались. Кстати на экзаменах он не вспоминал о моем волюнтаризме. И за это ему большое спасибо.
И вот первый номер был готов. Вдруг звонок из издательства с вопросом: «Кто будет подписывать номер в печать?» — «Так я же подписала», — «Нужна официальная бумага». Иду к начальству. «Ты делала, ты и подписывай. Бумагу дадим». В ней поручалось литредактору нести полную ответственность за выпуск журнала. Года через два меня назначили главным редактором. И тут я на собственной шкуре ощутила эту самую ответственность. «Демократический журналист» был редким примером издания, которое не проходило цензуру, «не литовалось». И с этого дня покоя мне не было. Я цеплялась к каждому предложению, если казалось, что его можно понять как-то иначе. Панически боялась вызовов в Отдел пропаганды ЦК, все время видела себя «с волчьим билетом». Сегодня это трудно понять, но так было. Помню как меня вызвал Секретарь Союза журналистов В.Чернышов и с возмущением показывал мне первую обложку журнала с фотографией «Роды», которая получила первую премию на Фотобиеннале в Бельгии. Он кричал: «Что это такое?». Я отвечала: «Роды». Помню, что он замолчал, когда я сказала, что мы все так появляемся на свет. Он был не злой, но вздорный, особенно когда ему звонил Романов, председатель Главлита. Этому господину свободный от его глаз журнал не давал покоя.
Моя работа была связана и с освещением международных конференций, исполкомов и конгрессов МОЖ, международных встреч журналистов. Понятно, что русским языком тут было не обойтись. После университета я совершенствовала свои знания английского в институте иностранных языков. Читала, переводила, понимала, но говорить не могла, стеснялась. И вот однажды на одной из конференций, где выступал известный американский журналист Джозеф Норт, мне понадобился текст его речи. Стою, сочиняю предложение, повторяю все времена и глаголы, наконец, подхожу и четко выговариваю придуманное. Он смотрит на меня, улыбается, обнимает и говорит: «Так изъяснялись во времена Шекспира (это мой перевод)». Но текст дал. Может быть, именно после этого случая, я стала раскованнее говорить по-английски.
Однажды на аэродроме в Будапеште я встретила президента МОЖ Карла Норденстренга. Он сел рядом и пожаловался, что его рейс на Хельсинки откладывается. Я сочувствую и понимаю, что молчать неудобно. Разговорились обо всем на свете. И вдруг он говорит: «Вы европейски образованны. Где Вы учились?». Отвечаю: «В Европе. В Московском университете», — сказала я с гордостью. И теперь, когда я слышу какое место занимает МГУ в международных рейтингах университетов, мне становится просто страшно.
Журнал открыл мне целый мир. Я знала иностранную журналистику, международные отношения и, конечно, прежде всего, советскую внешнюю политику. Я помню события в Чили. Как раз ей был посвящен номер, и я волновалась, успеет ли он выйти до финала трагедии, который был очевиден. Я помню саму госпожу Альенде, которая давала интервью в «Национале» во время Конгресса мира в Москве, когда репетицию военного парада иностранцы приняли за начало военных действий. Союз журналистов и мой журнал дали мне возможность познакомиться со многими очень интересными, знаковыми людьми. Помню, например, как с польскими критиками отправилась на спектакль «Современника». А после спектакля нас принимали великие современники – Волчек, Казаков, Евстигнеев, Табаков, Толмачева и. конечно, сам Ефремов, который на прощание, узнав, что журнал размещается в Домжуре, просил позвонить, когда в бар завезут раков и чешское пиво.
Домжур в мои годы был родным домом. Там было тепло, уютно, интересно. Там праздновали и горевали. Именно в Доме я познакомилась с Расулом Гамзатовым, Бовиным, Петром Фоменко. А еще именно в Доме журналиста в один или два часа ночи мы смотрели западные фильмы, которые никак не могли выйти на советский экран.
Сейчас кажется, что время прошло очень быстро и было счастливым и радостным. Это особенность памяти – помнить хорошее. Но, поверьте, я сталкивалась и с предательством, и с ложью, и с откровенным невежеством. Помню, когда Аджубея снимали с работы отовсюду, люди, еще вчера угодливо заискивавшие перед ним, рабски поклоняющиеся, буквально шарахались от него. Так получилось, что я единственная, которая никогда не была с ним знакома, подошла к нему и указала на стул. И он был благодарен. Тем не менее, тогда я еще не могла представить, что подобное повториться со мной… И все-таки родить журнал доводится нечасто, а мне довелось. И я растила его двадцать пять лет. Он закрылся через несколько месяцев после моего ухода. Спасибо ему.