«Крейцерова соната»: на сцене МХТ разговаривают о браке
25 апреля, 2010 Театр
Завершением года 180–летия со дня рождения Л.Н. Толстого можно считать постановку «Крейцеровой сонаты» на Малой сцене МХТ им. Чехова. В главных ролях заняты М. Пореченков и Н. Швец. Повесть, ставшая скандально известной еще до публикации, претерпевшая множество поправок по сей день не потеряла своей актуальности.
Еще бы, время тяжелое, хочется забыться, найти покой в семье. Но если семейный очаг не греет, а обжигает? Если есть видимость семейного счастья, но нет счастья в семье? Дети — обуза, супружество — мука, кольца — оковы? И пресловутые идеалы семейной жизни лишь пошлые условности, добровольные рамки, необходимые для простой и низменной (а может истинной и высокой?) цели продолжения рода человеческого? И не зря ли говорят, что хорошее дело браком не назовешь? Ответов на эти вопросы — нет, а мнимый выход лишь подтверждает безвыходность. Мрачно? Но «свет и во тьме светит».
В насквозь темном пространстве спектакля с черным подиумом-обрывом, черными пюпитрами, футлярами, тенями, единственным светлым пятном служит блестящий зеркальный потолок, отражающий внешнюю сторону происходящего. Он привлекает, не отвлекая от света внутреннего, еле теплящегося, тускнеющего с каждым днем жизни в семье, излучаемого Лизой. Но и его поглотит тьма.
А начинается все очень светло и невинно, по-библейски, с яблока, которое девочка, поющая песню на евангельские мотивы, в вагоне, дает Позднышеву. Он ей понравился, а дети, как известно, способны уловить, что исходит от человека — свет или зло. Именно после этого яблока и начинаются разговоры о явлении неопределенном и, как оказывается, неопределяемом, о любви.
Дорога располагает к беседам, но, как и в другом произведении Л.Н. Толстого, тоже тесно связанным с железной дорогой, подобные разговоры ни к чему не приводят, ибо «сколько сердец, столько родов любви». Непродолжительные диалоги на эту тему служат прелюдией к исповеди Позднышева, потому сопровождаются настройкой скрипок, присутствующих во всем спектакле. Но вот остается попутчик, готовый выслушать и пытающийся понять и история начинается.
Нервно перебирая в руках партитуру (жизни), не упуская ни единой страницы, ища ответа и причину случившегося, отбрасывая лишнее, Позднышев излагает свою «философию любви». Иллюстрацией служит его жизнь. История одного неудачного эксперимента.
Позднышев называет себя нравственным человеком и одно это самоощущение дает ему право исследовать моральный облик других. Но нельзя оправдывать собственную нравственность безнравственностью других. Он даже не изучает, а, заранее сделав выводы, подбирает лишь аргументы в пользу давно вынесенного приговора — виновна. Тут все оттягчающе: малейший взгляд, улыбка, интонация, жест. И все к одному. Но у Пореченкова Позднышев не только «судия», он человек азартный, жаждущий победы. Наперед решив, что проиграет, предчувствуя измену, ему любопытно окажется ли он прав. Его, как опытного игрока, волнует не «чем дело кончится», ему важен процесс. И не важно, что победив, то есть, подтвердив свои домыслы, он проиграет. Игра затягивает и затягивается, и потому он сам подталкивает жену к измене (мнимой, но давно свершившейся в его уме) и сам вершит суд.
Позднышев у Пореченкова человек удивительно обостренно чувствующий музыку, играет crescendo (нарастая), на разрыв струны и остановить эту игру может лишь яркий финал. Ярко красный. Кроваво красный. Но Позднышев — не изломленный человек с больным рассудком, каким его часто трактуют. Здесь он в полном сознании, в здравом уме, никакого тумана или слепой ревности нет.
Сценическое воплощение повести требует музыкального сопровождения. Все-таки главным героям музыка не чужда, да и название обязывает. Но, несмотря на постоянное присутствие скрипок и финальной тубы, именно музыки спектаклю и не хватило. И парадокс в том, что скрипки на протяжении всего действия только раздражают и мешают восприятию (лучше бы взяли еврейский оркестрик из «Вишневого сада»), а «Крейцерова соната», которой посвящен целый монолог, которая для Позднышева и есть главное доказательство измены, а для зрителя — кульминацией, в спектакле — не звучит.
Соната Бетховена как отдельное музыкальное произведение, — вещь спорная, многие ее не приемлют, сам Р. Крейцер, которому она посвящена, никогда ее не исполнял. Но все это, боюсь, мало волнует зрителя, который у Толстого о ней читает, от Позднышева чувствует эмоции, вызываемые ею, а вот самой сонаты, ни строчки, ни такта не слышит. Не хватает дуэта (фортепиано и скрипки), решившего участь главной героини. И тут возникает мысль, если Пореченков специально для этого спектакля учился играть на тубе, то почему бы еще двум актерам не освоить основы игры на менее экстравагантных инструментах.
Это отсутствие дуэта (Лиза и Тухачевский) делает непонятным поступок Позднышева и превращает его в глазах зала (а особенно той его части, что с повестью не ознакомлена) из идейного (во всех смыслах слова) убийцы в обыкновенного мужа-ревнивца, прибегнувшего к крайней мере защиты своей чести. Жертве, конечно, все равно, по какой причине ее убили, но главным здесь все-таки является не факт убийства, а причины, побудившие к нему.
Но вот выносят тубу, инструмент, по иронии завершивший формирование симфонического оркестра. Ее утробные тяжелые звуки здесь завершают рассказ Позднышева. Звуки прерывистые, извиняющиеся, переходящие в гудок паровоза…
Журнал «Наш Фильм» http://www.nashfilm.ru/plays/3654.html