Эмилия Деменцова

    25 декабря город увяз в 10-балльных пробках. В южный город Москва, как и каждый год неожиданно, пришла зима. Снег выпал не как манна, а как кара небесная. Преодолевая гололед с гололедицей, выкручиваясь из предновогодней суеты, пыталась вспомнить что-то «на заданную тему». Не вспомнив, оказалась в театре. И в темноте зала про тему забыла. И не вспоминала о ней, думая о том, как в один вечер на одной сцене могли слиться два праздника Рождества и Воскресения. Думала о чуде. Чуде Рождества и Воскресения Камерного театра. И написала о нем. И оказалось «в тему».

    25 декабря, световой день становится длиннее на минуту. Эту минуту я провела в театре. Значит, она не потеряна.

   «Замела метель дорожки, запорошила…», но 25 декабря в Театре им. А.С. Пушкина опоздавших не было. Как и свободных мест. «Все театры в гости были к нам…», – можно было воскликнуть, перефразируя поэта, чей профиль ныне выведен на эмблеме театра, Но в этот вечер особняк на Тверском бульваре вспомнил имя, данное ему при рождении – Камерный театр. Лица и голоса его родителей — Александра Таирова и Алисы Коонен – снова возникли на сцене. Вспышки-эпизоды из жизни театра, не успевшего состариться, уничтоженного во цвете лет, проступили как на палимпсесте. Театру исполнилось бы сто лет, но его убили в 35…

    Вечера памяти, походящие на поминки, или, в лучшем случае, виртуальные экскурсии по музею, ибо прошлое часто выглядит обветренным временем, затвердевшим, – немыслимый жанр для Камерного театра. «Камерный театр. 100. Спектакль-посвящение» – такое название возникло в репертуаре театра, на фасаде которого за несколько недель до важной даты вновь «зашелестели истлевшие афиши» (по Мандельштаму), фото из легендарных спектаклей Камерного и портреты его основателей. Правопреемник легендарных стен, худрук театра Евгений Писарев не первый год безуспешно добивается разрешения повесить мемориальную доску на здание театра, сокрушаясь, что имена Таирова и Коонен, хотя навеки вписаны в историю театра мирового, стали легендарными, но легенда эта изустная: нет в Москве ни памятника, ни улицы в память о них…

   Основой спектакля-посвящения стала пьеса Елены Греминой, сочиненная специально для этой даты. Впрочем, «сочиненная» — неверное слово, ведь пьеса полностью основана на письмах, дневниках, документах, архивных материалах. Да и «датской» ее не назовешь не потому, что кто-то успел разглядеть в ней «соломинку» нарушенной в угоду замыслу хронологии (хотя даже в программке вечера, стильной и умной, номера сцен намеренно указаны «вразнобой», — не даты здесь важны, а время), а потому, что хотя и написана она «по случаю», нет в ней ничего случайного, загримированного (как это часто бывает в театре), преувеличенного. Собственно пьесу читают (и это выделено в программке), а играют — фрагменты из тех самых спектаклей-легенд Камерного, искусно вписанных в сюжет вечера. Театр предпринял попытку не театральной реконструкции, а театральной фантазии на тему того, как играли на этой сцене в веке минувшем. Сцена на сцене то скрывалась за экраном, на котором возникали фото и фрагменты кинохроники, то оживала в мизансценах «Покрывала Пьеретты», «Федры», «Мадам Бовари», «Принцессы Брамбиллы», «Жирофле-Жирофля». Фото не были только фоном, они, иной раз, «подыгрывали» актерам, задавали мизансцену. Да и само место действия – стены, тьма зрительного зала, пространство и акустика – все это зазвучало эхом, «И словно из столетней летаргии» воскресило ощущение и чувство Камерного театра.

    «Как возникает утро? Как возникает весна? Как возникает человеческое творчество? Так возник и Камерный театр», — писал Александр Яковлевич Таиров. Театр без помещения, денег, труппы, в 1914 «театральном» году, — году театра военных действий. История МКТ (Московского Камерного) начиналась в МХТ (Московском Художественном), с ухода оттуда Алисы Коонен. Молодая артистка посмела воспротивиться, покинуть корифеев К.С. Станиславского и Вл.Ив. Немировича-Данченко, уйдя в театр Константина Марджанишвили. Этот экспериментальный театр просуществовал только один сезон, но он вписан в летопись русского театра. Из Художественного театра в Свободный — этот символичный уход, как казалось, в никуда, для Коонен стал уходом в историю.

    Театр Таирова и Коонен — репетиции, творческие поиски, попытки говорить со зрителем на новом театральном языке, чуждом «текущему политическому моменту». Театр, в котором искали правду жизни и правду искусства, объявили чуждым народу (так клеймила его статья в «Правде»). Театр, живший вне политики (так назвал его в юбилейном буклете Евгений Писарев), так ведь это и была самая что ни на есть политика. Могла ли власть терпеть подобное к себе невнимание, небрежение, подобную автономию? А зрители аплодировали и в СССР, где театр прозвали буржуазным, и за границей – где его мнили большевистским. Аплодисменты в театре – признак успеха, но и хоронят театральных деятелей, хлопая в ладоши. Аплодировавшие писали доносы, обращения в инстанции, статьи в газеты, иные – подписывали… Их подписи рубили театр как топором, но из личных дел подписантов этих письменных свидетельств тоже не вырубить. Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Эрдман, Афиногенов, Станицын, Яншин и мн. др… Это те самые имена нарицательные, не однофамильцы. Обвиняли громко, поддерживали – на несколько тонов ниже. Эпизоды убийства Камерного театра в пьесе Елены Греминой — ключевые. Страшны они не потому, что обращены в историю, о которой не любят вспоминать, но в день сегодняшний. Обвиняли люди, их обвинения сегодня вменяются им в вину. Преступления против совести срока давности не имеют. Страшная мизансцена: столоначальник от культуры стучит по столу, отбивает такт, как сапоги на марше, и все как один «отстукивают» свои обвинения в адрес Камерного театра: коллеги, соратники, «друзья», актеры театра и «представители общественности», многие из которых обвиняли то, что никогда не видели. Стучат. И вот Таирова уже называют худруком с эпитетом «бывший» и напоминают ему, что он не Таиров вовсе, а Корнблит. Предвидел будущее искусства, но не последствия предвидения. Виноват! Хором негодующих дирижирует председатель Комитета по делам искусств, прерывают этот страшный гул и гогот фрагменты знаменитой «Саломеи»: «Какой шум! Что за дикие звери ревут там?».

   Одним из фрагментов пьесы стал сюжет о выдающемся артисте Камерного театра Николае Церетелли. Он был и Арлекином, и Ромео, и Ипполитом в «Федре», и Кифаредом из «Фамиры-кифареда» И. Анненского, и Иоканааном из «Саломеи» О.Уайльда. Его уникальная актерская природа в глазах властей тем не менее, не оправдала его «природу, отличную от общепринятых норм». Сын бухарского принца, внук бухарского эмира, редкий талант – его сгноили. В ту пору слово «гей» не было в обиходе, но боролись с ними «успешно». Сегодняшняя Россия, правопреемница, переняла и длит эту нетерпимость.

   «В соответствии с требованиями советского реалистического театра…», — горланили серые, как их владельцы, пиджаки. «Боги моей страны очень любят кровь. В год два раза мы приносим им в жертву юношей и девушек <…> Но, должно быть, мы все недостаточно даем им, потому что они очень суровы к нам», — звучало со сцены Камерного театра в «Саломее». Боги меняются, но неизменно требуют жертв. Блистательный монтаж текста поддержан в спектакле умной лаконичной декорацией Зиновия Марголина и поистине уникальными, без сомнения вписанными в историю теперь уже Театра им.А.С. Пушкина историческими костюмами Виктории Севрюковой, выполненными из крафта (!). Ни поспешностей, ни случайностей, ни, как заповедовал Таиров, сантиментов не было в этом вечере памяти Камерного театра. Разве что правду документов из прошлого решили сгладить оправданиями из настоящего. После страшного эпизода спектакля, состоящего из публичных обвинений в адрес Камерного театра, на сцену вышел Евгений Писарев и попытался смягчить дальнейшее повествование, напомнив, что причины для подобных поступков были самыми разными, и страх (за себя, близких, театр и проч.) среди них – первейшая. А, по-моему, не надо бояться подлость называть подлостью. Она не умоляет таланта совершивших ее, как и причины, побудившие ее (подлость) совершить, не обеляют, не стушевывают черноту поступка. И, если по ходу действия, зрителям, сидящим в зале, и нужно было напоминать краткое содержание забытых пьес из репертуара Камерного, то пояснения к неписанным, но задокументированным «сюжетам» прошлого были явно лишними. Параллели двух эпох, той и этой, видны без увеличительных стекол, и момент обращения режиссера к общественности (театральной в т.ч.) с необходимым и верным общепримиряющим посылом – сколь уважителен, столь и наивен. Евгений Писарев прочел письмо Вл.Ив. Немировича-Данченко к А.Я. Таирову со словами, которые могли стать девизом, спасительным рецептом, путеводной нитью: «Нас объединяло убеждение, что работать можно врозь, а нападать и защищаться надо вместе». Зал взорвался аплодисментами. Верные слова, в которые хочется верить и быть им верными. Но… Это слова из поздравительного газетного письма 1935 года, года, предшествовавшего событиям из страшных эпизодов спектакля. Преданные слова. «Смягчающие обстоятельства», озвученные худруком Театра им. А.С.Пушкина, перебившие повествование, напомнили другого мечтателя, любившего повторять: «Ребята, давайтежитьдружно». Osanctasimplicitas! Право, произнесенная режиссером в финале вечера на фоне пожарного занавеса последняя строка из стихотворения Осипа Мандельштама стала лучшим пояснением к прошлому, настоящему и, увы…: «Когда бы грек увидел наши игры…». Но, судьба пророков незавидна, потому и живут надежды на лучшее. Но ими одними (надеждами) – не живут.

    Голову пророка Иоканаана подадут Саломее на блюде. Камерный театр закроют. «Некоторые убивают себя, владыка. Это люди очень грубые. И потом, это люди очень смешные», — снова прозвучит из «Саломеи». Прозвучит и письмо А.Я.Таирова, покаянное, с вымученным «глубокоуважаемый» в адрес М.А. Суслова. Неотправленное письмо. Смятое. На фоне портрета Алисы Коонен в роли Антигоны, с лицом в гримасе ужаса или отчаяния как у античной маски трагедии. Впрочем, трагическое Таиров учил понимать не как насквозь печальное и безысходное, а потому вечер памяти Камерного театра прошел пусть и с оттенком печали, но печаль эта светла. Лейтмотив спектакля-посвящения — не сожаление о том, что Камерного театра больше нет, но радость от того, что он был. «Он должен был возникнуть – так было начертано в книге театральных судеб».

 В организации вечера принимала участие вся труппа Театра им. А.С. Пушкина. И не было неудач. «Впамятитакаяскрытамощь, / Что возвращает образы и множит…», — может быть поэтому дуэтов Таирова и Коонен получилось три: в исполнении Александры Урсуляк (неподражаемой во фрагменте из «Оперы нищих», вошедшем в спектакль) и Владимира Жеребцова, Виктории Исаковой и Александра Арсентьева, Веры Воронковой и Андрея Заводюка. Без притворства, с достоинством выдержаны были роли тех, чьи имена весь вечер сияли на заднике сцены, были выхвачены светом в череде знаменательных для театра имен, названий спектаклей и пьес. «Не играйте царей!», — просил на репетиции Таиров, вот и на сцене Театра им. А.С. Пушкина за пьедесталами и званиями разглядели людей. Без пудры, парадных сюртуков и официальных биографий.

   В финале вечера Евгений Писарев попросил выйти на сцену всех причастных, всех сотрудников театра, всех работающих в этих стенах «без различия степеней и талантов». Будет преувеличением сказать, что Театр им. А.С. Пушкина продолжает традиции Камерного театра, но святость этих традиций здесь бесспорна. Они и в облике театра, в оформлении фойе, в архиве Камерного, размещенном на сайте театра, и в скрытой от зрительских глаз работе по увековечиванию памяти Таирова и Коонен. Она продолжается.

   «Ничего не останется от меня, ничего кроме воспоминаний», — пророчески говорила со сцены Алиса Коонен в роли Адриенны Лекуврер, которую играла без дублерш почти 29 лет. Воспоминания – это больше, чем кажется. Это бессмертие.

  …»И память-снег летит и пасть не может», но за время спектакля Москва окончательно поседела. Если бы не иллюминация, поразившая Тверской бульвар как грибок, то, «тьмойполночнойокруженной» можно было бы, замечтавшись, поделиться впечатлениями о только что виденной «Федре». От дома 23 до дома 25 пара шагов. На нем еще одно бессмертное воспоминание – мемориальная доска Осипу Мандельштаму. Нет, все-таки это я «не увижу знаменитой «Федры»». Все мы «опоздали на празднество Расина!». На век. Навек.

Эмилия Деменцова

Фото из официального сообщества

Театра им.А.С. Пушкина в Facebook

«Театрон» http://teatron-journal.ru/foje/teatron/item/2451-kamernij.html