Непарадное

9 мая, 2022 Без рубрики, Разное

Грохот (прис)военного парада.
С трибун мавзолея — пар ада.
— Мне бы от Ирода до Арада‌.
«Кудрявая, что ж ты не рада?»
И не дослушав вопрос опроса, изъявляется пара: «Да!»

Родина парадирует.
Одина ‌пародирует
Верховный с кровавыми деснами
Пародонтирует.

«Парад-парад-парад. Уемся, на своем веку», –
Хор выступает пАродом про Ирода начеку,
Обглодавшего человека до чека; выдернувшего чеку (шку):
ГолОвушки — в головешки, а под орлами — решки.

Они — просто сдохнут, а мы в парадайз‌.
Так обещал наш Пеннивайз.
Бабы породили на радость, породу длить — hi guys
А не на параде слезы лить. He/she/it dies.

Старшенького мать мечтала маршевым.
Фарт, очарованный фашами, вернулся фаршевым.
Рев по рации: «Ре-пара-пара-пара-ции!».
«Эмиграция!», — шепчет рацио.

Ирод на поверку юрод.
Парад-алле оп — обыкновенный гоп-стоп.
Парод выводит на пароход.
Народ раскупает валерьянку и йод.

От парада победы оторвалось «по»:
Программное обеспечение не установлено.
Беспардонное течет без поддона армагеддоном
Из шестой палаты, где тварь дрожащая взбухла в Наполеоны.

На параде парии метят в арии. Прямиком на плац из вивария.
Несмываемый трупный Ирод заедает парадоксен-шванцен-зуппе.
На одного линейного дистанции покойники уложены на прямой пробор.
Парад переходит в драп. Хор — в ор. Хоррор.


[1] Арад — город на юге Израиля

[2] Один — верховный бог в германо-скандинавской мифологии

[3] Па́род (др.-греч. πάροδος) — в древнегреческом театре хоровая песня, которая исполнялась хором во время выхода на сцену, при движении в орхестру. Слово «парод» также относится к самому проходу (открытому коридору), конструктивному элементу античного театра.

[4] «Мы как мученики попадём в рай, а они просто сдохнут» — интернет-мем, оформившийся в результате переосмысления высказывания президента России на форуме «Валдай» в октябре 2018 года.

[5] Пеннивайз — главный антагонист романа Стивена Кинга «Оно».

[6] «Тварь ли я дрожащая или право имею?» (цитата из романа «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского и «Где у нас прокурор? — В шестой палате, где раньше Наполеон был» (цитата из к/ф. «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика»)

[7] Виварий — помещение для содержания лабораторных животных.

[8] Оксен-шванцен-зуппе — суп из бычьих хвостов.

Мирумирное

2 апреля, 2022 Без рубрики, Разное

В День дурака публикуем ироничную пьесу драматурга Эмилии Деменцовой «Мирумирное», в которой иностранец вступает в спор с убеждённой патриоткой. Жонглируя буквами и смыслами, играя с омонимами и омографами, писательница препарирует новую российскую мифологию и символику Z, высмеивает пропагандистские методички, обыгрывает культовые советские лозунги, высказывания знаменитых политиков и популярные рекламные слоганы. Полная отсылок к библейским мотивам, творчеству Булгакова, Маяковского и автора «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса, пьеса осмысляет многослойность русской культуры, анализирует особый путь страны и объясняет попытки оправдать происходящее безумие.

ДокуМентальная пьеса в стишках и стежках

Пыль невыученных уроков

3 марта, 2022 Без рубрики

Надпись «МИР» на окне закрытой пивной на Тверской-Ямской / Фото: Эмилия Деменцова

На витринах выставляют лучшее. Вот и витрины закрытого питейного заведения на 1-й Тверской-Ямской стали выражением лучшего из возможных сегодня пожеланий — мира! «Квинтэссенция праха», созданный из пыли земной, человек и обращается в пыль, и обращается к ней. В пыль (не звездную) втоптанные через пыль выражают себя. Свое несогласие. Немое, но громкое. Пыль на немытых витринах стала пространством для тихого, но кричащего протеста: здесь появились надписи короткие и грубые (не грубее войны) с призывами мира. Полупрозрачное, отражающее улицу и нутро здания стекло с надписями, лишенными двусмысленности, — идеальный холст. Граффити вне закона, митинги наказуемы, и пыл ушел в пыль. От невозможности молчать. Если пыль веков не учит, что войной мира не достичь, то может хотя бы пыль витрин, в которые мы любим глядеться, заставит кого-то за/о думаться?

«Витринные образцы» заставляли остановиться. На одной из них была прицеплена с внутренней стороны официальная бумажка «Закрыто», а с внешней — неофициальное «пыльное» граффити — «МИР». Экзистенциальный этюд. Мир закрыт? Если вместо самолетов летают снаряды, то и впрямь, и вкось закрыт. «Гражданин мира», как многие о себе любили говорить, с российским паспортом — оксюморон. Разве что в мир иной пустят без виз.

А что же мир, противоположный войне? Тоже закрыт? Красота не спасла его, а смерть на миру оказалась вовсе не красна, разве что от крови. Сильные мира сего, «русского мира», пустили по миру страну, несущую мир в дулах орудий. Но вылетает из этих отверстий не птичка, не голубь мира, а снаряды. Не мир это, мор. Россию отключат от SWIFT, пугают. Свифт писал: «Война: эта безумная игра, в которую мир так любит играть». Действительно, пора отключаться от Джонатана, мы заигрались. Может быть, под миссией мира имелся в виду мир иной, лучший мир, нам же, в конце концов, был с самой высокой трибуны обещан рай («А мы как жертва агрессии, мы как мученики попадем в рай, а они просто сдохнут»), вот и выполняется обещанное. Страна могла идти в ногу со временем, но пошла строевым шагом.

Мир как спокойствие и согласие закрыт и подавно (слышится «и подавлен»). Ушли из обихода «Доброе утро!», «Добрый день!» и «Добрый вечер!». Неловко врать по мелочам, когда твоя страна — по-крупному. Осталось только пожелание «Доброй ночи!» — без бомбежек и сирен.

Какое давление, спрашиваю у бабушки, не выключающий радио даже ночью. «Курс евро на курс доллара», ­­­— отвечает, 109 на 97. «Нет мира под оливами» (фильм), под раскидистыми каштанами Киева его тоже нет. «Мираторг» есть, но «мироедством» даже с внутренним миром не примириться. В COVID-19 было страшно не проснуться, в войну страшно просыпаться. Новости подтверждают, что народы братские не от слова «брать», а братоубийственные «военные спецоперации» заканчиваются братскими могилами. И в виртуальном мире схватки между «нет войны» и «нет войне». Только в результате этих схваток не рождается истина. Кто-нибудь, ответьте, сколько еще мощей нужно для насыщения геополитической мощи?

Антивоенные витрины не пускали пыль в глаза, они кричали о том, чтобы не увеличивалось число тех, кто будет искорёженным валяться в пыли или обратится в пыль в передвижном крематории.

Надписи появились на третий день российского наступления («нас тупления»?) на Украину. А на пятый их стерли. Нет, витрины не отмыли, как полагается, просто неудобные надписи превратили в грязеподтеки. Видимо, «вахта мира» решила напомнить «квинтэссенции пыли», что бывает пыль и лагерная.

2 марта. В**НА. Про Украину спорили в/на. А потом взяли и подбросили букв. У нас могла быть ВЕСНА. Но тот, кому активно не нравится «ЕС», решил заставить мир содрогнуться в «ОЙ». Получилось полузапрещенное слово и ВОЙ НА все четыре стороны, аккурат по числу групп росгвардейцев, патрулирующих вечерами памятник Маяковскому на Триумфальной, в шаге от мирных витрин, в шаге от мирных граждан.

Рукописный «мир» стерт, отпечатано-опечатанное «Закрыто» уцелело. Остается только всмотреться в собственное отражение — грязное, исцарапанное, с разводами. Разошлись мы с миром. А могли ведь с миром разойтись…

ДИСКУРС

#навой

26 февраля, 2022 Без рубрики

Man of the word
and Guardian of childhood

8 января, 2022 Без рубрики

…Children holding hands, dancing around a crocodile, surrounded by frogs, from which jets of water gush out. A wartime photo of this fountain, taken in Stalingrad, went around the world, becoming a sign of the turning point in the Second World War. The fountain, built as an illustration to one of Korney Chukovsky’s fairy tales, became a symbol of joy and laughter that would return to the streets previously gripped by war fever. The children would have their childhood back and so too would the world have its future.

“Long live the children, all the children in the world”. Chukovsky’s lines became the basis for the life and work of this author, who gave many generations that which he himself had been deprived of. A childhood.

“As an illegitimate child, deprived even of a nationality (What am I? A Jew? A Russian? A Ukrainian?) I felt I was the most unfinished, unfathomable being on earth.” Chukovsky was able to turn this spiraling helix of philosophy into an unprecedented reveal of his brilliance. Poet, writer, essayist, critic, translator, linguist, literary critic, journalist, citizen, the most read, published, declaimed by readers. From Two to Five, the title of his unparalleled book, which contributed to the study of child psychology, it is all about him.

This writer not only of brilliant texts, but also of his own destiny, even invented his own name, hiding under a pseudonym the insults and humiliations that accompanied the fate of this illegitimate child. The literary and journalistic career that opened to him, thanks to his friendship with Ze’ev (Vladimir) Jabotinsky, the future national hero of the State of Israel, who first discerned in him the writing talent, allowed him to begin a new life under a new name. His mother’s surname – Korneychukova – he split in half, using it in his creative work, and then officially, in his passport, the one whose name is known since infancy. He changed his date of birth: born on March 31, 1882, he has always celebrated his birthday on April 1 – April Fools’ Day – the day of laughter, which he loved to dedicate to others.

“In the child’s mind, happiness is the norm of life”, – wrote one whose childhood was spent working to help his mother (fishing, putting up posters, painting fences) and self-education (expelled from gymnasium, he wanted to make his way in life no matter what it took). Accustomed since childhood to hard work, Korney Ivanovich became one of the most indefatigable authors. He devoted sixty-two years of daily work to literature. A man of the regime, he got up at five in the morning and went to bed at nine in the evening, not succumbing to the temptations of hanging around.

One day at a flea market in Odessa, Chukovsky discovered a teach-yourself English book. Pages torn out of it did not embarrass the young man. For his diligent cramming he was soon rewarded, on the recommendation of Jabotinsky, with a journalistic trip to London. To his utter amazement, it turned out that the Englishmen were speaking to him in some other English, and seemingly refused to understand him. It emerged that Korney did not know transcription and pronounced English words according to the principle ‘as it is written, so it is heard’. He immediately got into books and mastered the language, which introduced him to the world of Dickens and Thackeray and to the position of catalog copyist at the British Museum library. Could he have known that a few years later he would be the one to introduce the texts of Whitman, Kipling, Wilde, O.Henry, Twain and many others to his fellow countrymen, and to receive the mantle of Honorary Doctor of Letters from Oxford University?

Ever the compelling storyteller, he knew how to turn the most commonplace episode into a fascinating tale. For example, more than once he recalled how, after the Oxford homage, while walking around London, he saluted the monument of King George V, at whose reception he had visited in 1916.

“I’m used to meeting monuments of my friends in Moscow: Mayakovsky, Repin, Gorky, Blok…” The man of the era, he was familiar with the greatest personages of the century from Conan Doyle to Chaliapin. That is why this writer’s diaries to this day are an irreplaceable historiographical source.

Chukovsky was truly a “Citizen of the Word”. “Literature is absolute”, – he asserted. The word was his idol, and he himself was not only the master of the word but was able to never falter on his own. Throughout his life, Chukovsky, who retained an interest in world literature, always preferred to listen or read any translated text in its original language. He was once given a book in Yiddish and began to study the language letter by letter. The sound of words for him was inseparable from their essence, aura, and perception, which is why Chukovsky’s poetic texts have a signature melody and rhythm.

Behind Chukovsky’s laurel wreath one can see a crown of thorns, although he himself preferred to wear a crown of feathers, like the Indians, organizing the best children’s holidays in the legendary village of Peredelkino, where his shadow still roams and a unique library for children is still alive; one which the writer built at his own expense and donated to the state. Chukovsky survived his three children, hunger and poverty, arrests, literary persecution, oppression by the censors. He survived without losing his faith in the best in mankind, in truth and in justice. He sheltered Aleksandr Solzhenitsyn, defended Joseph Brodsky, helped Anna Akhmatova and other disgraced writers with money and participation in their fates, paved the way for young talent, clamored, patronized, supported and worked and worked, and worked.

At the end of his life, Korney Ivanovich grieved that his work addressed to children overshadowed all his other works of over fifteen volumes, from profound literary studies of the works of Nikolay Nekrasov, Alexander Blok and the futurists to numerous texts on translation and linguistics such as “A High Art”. Indeed, Chukovsky could well be considered the grandfather of storytellers; a giant Chukosha (as he was called by children for his tall stature and giant heart), the father of Moydodyr and Barmalei, The Mukha – (Fly) – Tsokotukha (a new kind of fly was indeed named after her) and Doctor Aybolit.

A rare author can be proud of so many characters that have become household names, and whom have experienced many incarnations in illustrated reprints and screen adaptations. It was Chukovsky, who called his Moydodyr, “cinematography for children”, who first formulated the precepts of children’s poets, regardless of the language they wrote in. His whirlwind poems play with children’s imaginations; they are dynamic, spectacular, and brimming with adventure. Therefore they do not lose their relevance; instead they have become the strings and ribbons that bind generations together.

Korney Chukovsky and his characters outlived their detractors and critics, along with the forbidding stamps of the time. They tried to destroy them, like the circulation of the Bible for children that he initiated (in it the author had to hide God under the pseudonym Wizard Yahweh, and all mentions of Jews were excluded because of censorship) and Moydodyr, which allegedly offended the feelings of proletarian chimney sweepers. But time passed, and monuments were erected to them (as to the fighter for purity, The Washbasin the Great – Moydodyr ), the main one of which is not made by hand. Chukovsky’s texts resound and respond to this day: in family gatherings, over cradles, in kindergartens and schools, at teacher training colleges, at literary institutions, in memories and certainly in hearts. A writer and connoisseur of children’s souls, even after his passing, Korney Chukovsky remains as he once called his work on language, our inexhaustible wealth – Alive as Life.

Emiliia Dementsova

Прекрасное жестоко

25 ноября, 2021 Без рубрики

«Жестокие игры» в Театре им. Моссовета

Стоки жизни, токи времени, победивший TikTok… «Жестокие игры» в Театре им. Моссовета не просто название подзабытой пьесы Алексея Арбузова, но новый жанр нового художественного руководителя театра — Евгения Марчелли. Спектакль, длящийся два с половиной часа, имеет подзаголовок: «жестокие игры в двух часах». В них лишь полчаса (включая антракт), кажутся, лишенными безжалостного режиссерского взгляда на сцену и все ценное (обесцененное) за ее пределами.

Первый спектакль нового худрука на Основной сцене имеет особую сверхзадачу. Пусть в начале сезона «Под крышей» режиссер и поселил «Фрёкен Жюли», но на то сцена и основная, что выбор сценической основы спектакля на ней воспринимается как основание ближайших лет жизни театра. Евгений Марчелли не впервые обращается к «Жестоким играм», но, вероятно, впервые они обретают смысл декларации. «Жестокость» — т. е. беспощадность в воплощении собственного замысла и «игра» — акцент на игровой природе исполнения — надежные столпы спектакля. Станут ли они достойным фундаментом для театра — вопрос времени. Оно у Марчелли есть и он его чувствует.

Будущее театра — театр будущего. Манифест исследователей Гарвардского университета о новой трансмедийной сцене 

10 ноября, 2021 Без рубрики, Театр

В манифесте исследователи группы futureStage Metalab Гарвардского университета рассказывают о возможном трансмедийном и транскультурном будущем театра и сцены, создавать условия для которого нужно уже сейчас

Театр можно сравнить с коллайдером. Каждый прожитый день как бы заново конструирует его, настраивает на новый лад, новую волну эмоций. Каждый прожитый день форматирует спектакль театра согласно своим приоритетам, эмоциональному фону и психологическому настрою. Театр всегда жил благодаря существованию возможностей обмена, мобильности. Со дня своего зарождения он был открыт для оборота практик, мыслей, сознания, действия. Это платформа для общения, обмена идеями, партнерства. При этом яркая идентичность и культурные корни каждого народа не теряют здесь своего значения. Театральные культуры встречаются, сталкиваются, взаимодействуют…

Исследовательская группа futureStage Metalab Гарвардского университета опубликовала манифест театра будущего, в котором рассматриваются трансмедиальные и метамедиальные изменения в технологиях и их применении в изменившейся постпандемийной театральной ситуации.

Это крайне интересный текст, адресованный не только узкоспециальной аудитории, но самому широкому кругу лиц, «обществу спектакля», в котором активно действуют не только специалисты в области создания спектаклей, но авторы и разработчики проектов в области виртуальной и/или дополненной реальности, видеоигр, гибридных шоу, сочетающих живое исполнение с ARG, AR, VR, социальными сетями, фильмами и т. д., инноваторы, политики, спонсоры, зрители… Эпоха постпандемии показала, что без этих моделей и инноваций трудно достичь глобальной устойчивости и доступности театра во всей полноте этого слова.

Новые вызовы и ожидания в отношении средств массовой информации, культуры и присутствия в быстро меняющемся гиперсвязанном мире активно влияют на пространство театра.

Междисциплинарная команда ученых и экспертов в рамках серии конференций futureStage, проводившихся в течение 2020 года, поставила задачу выявить и отобразить изменения, произошедшие (происходящие) в период пандемии и рассмотреть их не только как проблемы, но как возможности для новой конфигурации сценических пространств, городов, общественных мест. Сравнивая и анализируя лучшие практики и ключевые идеи в различных областях,

Исследователи планируют ежегодно выпускать манифест/отчет, который может послужить справочным материалом, приглашением к деятельному разговору и источником вдохновения для правительств, учреждений культуры и организаций искусства по всему миру.

Предлагаю вашему вниманию мой опыт перевода первого манифеста futureStage 2021 года, положения которого для кого-то прозвучат тревожно, для кого-то маняще, спорно или ультимативно. Очевидно и несомненно здесь то, что речь идет не о футурологии и мечтах/кошмарах о «дивном новом мире», но о реальности, разворачивающейся не только перед нашим взором, но нами самими. Здесь и сейчас.

О месте театра в будущем, о виртуальных пространствах и технологиях, о стриминге как новой культурной среде, о минимизации углеродного следа от исполнительских практик, о требованиях завтрашнего дня к актерам и режиссерам, о перспективных профессиях и угрозах, переосмысленных в возможности, — Манифест сцены будущего, играть на которой придется каждому из нас…

Спойлер: пережевывания катаклизмами и пандемиями театру, тому самому, что основан на «переживании „здесь и сейчас“» не грозят. Он уж точно, вопреки кривотолкам и преждевременным похоронным речам, и нас переживет. Вот и ядром театра будущего назначена концепция «живое+», стало быть театру предписано «быть живым, живым и только, Живым и только до конца».

COVID—BREVIS, ARS—LONGA

6 ноября, 2021 Без рубрики, Театр

Written by Emiliia Dementsova | 5th Nov 2021 | Adaptation, Covid-19, Review, Russia

«Autumn Sonata.» Charlotte — Marina Neyelova, Eva — Alena Babenko. Moscow Sovremennik Theatre. Photo by Elena Sidyakina.

It’s trite to write about how hard it is to live from lockdown to lockdown; from one mask change to another; from vaccination to revaccination. Yet life consists of platitudes. It is trite to write about the important role that theatre plays—even when talking of online theater—in overcoming psychological barriers, in motivation, and indeed inspiration. The theatre is a breath of fresh air that you breathe in freely, without fear, masks or unpleasant consequences.  And air is life. The theatre, in my opinion, really needs a word. Silent theatre too. And these words are always in The Theatre Times. Wise, correct, timely, relevant, honest, and artistic words. Words that are not inferior to performances.  The mission of The Theatre Times and its founders is fully manifested in the current era of theatrical calm. Premieres, viewers, discussions – there could have been more, but Melpomene is forced to submit to Hygeia.

In the most critical moments of the pandemic, The Theatre Times continued exploring theatre issues and helping its authors, encouraging them even. The staff of this magazine are not only professionals, but also sensitive, responsive, caring people. Forgive these notes of praise and anniversary speeches, for these are not artistic fiction, but a fact, one to which I am a witness.  The Theatre Times celebrates its fifth anniversary. The fifth anniversary. A beautiful tender age. It’s not much, but if you think about the achievements—from festivals to multimedia projects—you realize that The Theatre Times has more than twenty-four hours in its day. The theatre has its own laws, which are not always subject to the laws of nature and reason.

Игра в бисер с Игорем Волгиным Бернард Шоу. Пигмалион

8 сентября, 2021 Без рубрики

Чем сегодня привлекает Пигмалион, впервые показанный в 1914-м? Об этом рассуждают театральный критик Эмилия Деменцова, литературный критик Александр Гаврилов, театровед Михаил Швыдкой, филолог Павел Балдицын

https://www.youtube.com/watch?v=jCID2rR0EhM&t=103s

В «Тесноте» «Нелюбви»

30 августа, 2021 Без рубрики

Воплощением гамлетовского «мы знаем, что мы такое, но не знаем, чем можем стать» служит творческая биография Алисы Хазановой: балерина, актриса и певица выступила в качестве сценариста и режиссера. «Осколки» Алисы Хазановой, собранные Романом Волобуевым, выступившим монтажером и продюсером фильма, хотя звучат и смотрят с экрана по-английски, но трудностей перевода не вызывают.

Приобретшая известность в авторском кино Хазанова и в своем режиссерском дебюте удерживает внимание «лица необщим выраженьем», взяв на себя исполнение центральной  и по сути единственной женской роли. «Осколки» фильм от первого лица, взгляд со стороны на себя и свое поколение, потерявшееся в безвременье и на перепутье.  Камера Федора Лясса наблюдает за жизнью отеля  в стиле хай-тэк, в котором функционально все,  даже его постояльцы. Безымянные он (Крис Битем) и она объединены общей комнатой в отеле, столиком в ресторане и, кажется, браком, которому предшествовало что-то давно забытое, засорившееся взаимными упреками, сведенное к лаконичному ритуальному «я тебя люблю».  Он погружен в работу, она – в себя.  Его раздражает ее курение, детский смех и манера стоять перед задернутыми занавесами,  в ней же непрошеный гость, нахально подсевший за ее столик (Ноа Хантли), раздражает затянувшиеся раны прошлых мечтаний и возможностей.  Вино позволяет приглушить вину в сердце, но и бокал окажется треснувшим, и внутри что-то безнадежно расколотым.