#навой
26 февраля, 2022 Без рубрики
«Роман служанки»: Британская драма обнаженных чувств и тел
17 февраля, 2022 Кино
Медленно, но верно? Ускоряющийся темп жизни дописывает «но»: «медленно – новое верно». Популярность разного рода замедлений от slow beauty, food и art до всеохватного slow living неуклонно растет. Искусство растягивать момент, проживая его во всей полноте, не оставило равнодушным и киноэкран. Slow cinema ретроспективно укрыло под собой режиссеров-авторов, чьи работы располагают к созерцательности: от Тарковского до Сокурова, от Пазолини до Вирасетакула. Породило оно и массу подражателей, не всегда чувствующих грань между красотой неподвижности и промедлением, что смерти подобно. Режиссер Ева Хассон продолжает кропотливо исследовать женскую природу, перейдя от чувств «Девушек солнца» (номинация на «Золотую пальмовую ветвь») к чувственности «Романа служанки». Эта заряженная эротизмом слоудрама о подавленных эмоциях затягивает. Но не как нечто увлекательное, а как корсет: силуэт в нем красив, а дышать трудновато.
Основой фильма стала новелла лауреата Букеровской премии Грэма Свифта о взаимном увлечении горничной и аристократа на фоне британских поместий, полных незалеченных травм Первой Мировой. Кино, как и книга, названо «Материнское воскресенье», однако, российские прокатчики решили переименовать его с намеком на сериальный блокбастер «Рассказ служанки». Но как текст Грэма Свифта далек от Джонатана Свифта, так и «Роман служанки» имеет мало (ничего) общего с громкой антиутопией. «Роман служанки» скорее тяготеет к внешнему облику и атмосфере «Аббатства Даунтон» и «Госфорд-парка», воспроизведенных нелинейно и с замедленной скоростью.
Как в романсе «Только раз бывают в жизни встречи, / Только раз судьбою рвется нить» в фильме детально проживается один роковой день, изменивший жизнь героини Джейн (три ее возраста сыграны Одессой Янг и Глендой Джексон). День, бросающий из крайности в крайность, от страстных придыханий к глухим рыданиям, убьет мечту, но раскроет предназначение героини – сочинительство Роман как любовная связь здесь обречен, но как литературное произведение – оказывается обреченным на успех. Сиротство и война, запретная любовь и вечная разлука, несбывшиеся надежды и неизбывные страдания, – такова эмоциональная партитура фильма.
Неприкрытость чувств подкреплена здесь весьма откровенной телесной наготой. Виртуозная операторская работа поет гимн женственности и британскому стилю, но за этим внешним великолепием если и угадывается глубина, то это глубина пустоты. Как обнаженная натура сама по себе лишена сексуальности, так и актерское существование здесь отдает приторной притворностью и не вызывает сопереживания. Даже мерцательное появление блестящего дуэта Оливии Колман и Колина Ферта, которые в отведенные им минуты наполняют происходящее смыслом и по-настоящему обнаженной болью (война по сюжету украла у них сыновей), не оправдывают претенциозную протяжность. Кино о том, в каких муках жизнь перерождается в прозу, заставляет помучаться и зрителей.
Во флегматичной смене художественных кадров увязают темы послевоенного синдрома, классовых противоречий, тяжелой женской доли, последствий заглушения в себе чувств, будь то страсть или скорбь, и одиночества творца, – все это спрятано по углам роскошных интерьеров и рассеяно в сигаретном дыме. Здесь много и многозначительно курят, не выдыхая при этом значимых мыслей и фраз.
«Роман служанки», кажется, не прошел путь, превращающий рукопись в книгу – ему отчаянно не хватает редактуры, усмиряющей режиссерское любование кадром и напоминающей, что для режиссера, как и для писателя, важны умение и смелость вычеркивать.
@Эмилия Деменцова Авторская версия текста, опубликованного в «КиноРепортере»
«Камон Камон»: Киносеанс семейной психологии с Хоакином Фениксом
16 февраля, 2022 Кино
Маленькие детки – маленькие бедки, но и то и другое имеет свойство расти. Длинноты в кинокарьере режиссера «Камон Камон» Майка Миллса сопоставимы с медлительностью его кинолент, но это не упрек, а скорее черта натуры. Сколь быстротечно детство, столь неспешного и бережного отношения требует оно. Тема взросления и семейных отношений – ключевая для режиссера. Он иронично начал исследовать ее с «Дурной привычки», развил в «Начинающих» и, кажется, подошел к самой сути своих исканий в фильме «Камон Камон».
В фильме, обретшем форму радиодневника, состоящего из монологов и интервью, наполненного классической музыкой, раскрывается абсолютный режиссерский слух его создателя. Это неудивительно, ведь и само название побуждает зрителя к действию, и в случае Миллса – это умение слушать.
В детстве мир пестрит красками, а с возрастом сереет. Черно-белая гамма фильма, на который мы смотрим глазами усталого и разочарованного, пережившего боль утраты матери и разлуки с любимой, героя Хоакина Феникса по законам жанра должна впустить в себя свет. Поближе познакомившись с девятилетним племянником (юная звездочка Вуди Норман), он отправляется с ним в путешествие по разным уголкам США. Это необходимо для его проекта, состоящего из интервью о будущем с будущим страны – детьми разных возрастов, культур, социальных групп.
Предсказуемо цвет пронзает выцветшее полотно «Камон Камон», в котором современность не вопит и не отвлекает от главных героев и темы. Но происходит это не так, как ожидает зритель. В финале на экране возникает единственный цветной кадр-посвящение одному из юных респондентов – девятилетнему Деванте Брайанту, застреленному во время беспорядков в Новом Орлеане.
Очень важно досмотреть, а точнее, дослушать фильм до конца, до последнего титра, потому что главные слова звучат именно в финале, которому все основное повествование служит прологом. Звучат здесь и «Реквием» Моцарта, и «Лунный свет» Дебюсси, но все эти музыкальные переливы, дополненные не вымышленными диалогами, сливаются в подобие «Песен об умерших детях» Малера.
Неторопливо и без нагнетаний фильм не только колесит по городам, но и по болезненным вопросам. Для них нет универсальных ответов, но искать их приходится каждому из нас в течение жизни. «Камон Камон» сопровождается многочисленными отсылками к книгам по психологии вроде «Практического руководства по восстановлению отношений между родителями и детьми» или «Семья биполярных медведей», посвященной жизни в семье, где у одного из родителей биполярное расстройство (одно из сюжетных обстоятельств фильма).
В отличие от десятков картин, эксплуатирующих присутствие детей на экране, «Камон Камон» не выклянчивает эмоции. Это тонкое психологическое эссе подталкивает без боязни остаться наедине со своими мыслями – опыт затяжных карантинов выявил острую проблему страха остаться один на один с собой. «Камон Камон», наполненный лирикой без патоки, показывает, что в наших силах уберечь детей от того, чему мы все сегодня отчаянно противостоим: от глобальных вызовов до маленьких личных драм.
«Камон Камон» аккуратно и без назиданий учит обращаться с детскими и родительскими страхами, отвечать на самые трудные «детские вопросы» и выражать и понимать собственные чувства. Кино без глянца и фильтров соцсетей, без «образцово-показательности» и фальши. Кино, которое могло бы стать и аудиоспектаклем, и подкастом, своей темой и формой молящее быть не просто услышанным, но выслушанным.
«Он маленький человек. Просто будь с ним честен», «Это нормально, что все не так», «Нужно найти, как искать», «Будь забавным, запятая, когда можешь, и точка», – здесь много случайно оброненных фраз, простых истин, уносящих в размышления, чуть реже – к воплощениям. Черно-белый «Камон Камон» учит проживать два эти цвета-состояния – мрака и пустоты – внутри себя и помогать переживать их тем, кто нам дорог. Если и считать фильм проходным, то путь его проходит аккурат через сердца зрителей.
«Все прошло хорошо» Франсуа Озона: Драма о смерти, полная жизни
21 января, 2022 Кино
Расхожая фраза «перед смертью все равны» опровергнута. Неравенство в жизни затрагивает и уход из нее. «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен…» – рассуждал булгаковский персонаж. Эпоха контрол-фриков стремится устранить этот фактор непредвиденности, совершенствуя индустрию эвтаназии.
Смерти не как событию, но как процессу посвящен фильм Франсуа Озона «Все прошло хорошо», в котором моления о чаше, христианском символе смерти, оборачиваются волей умирающего с достоинством выпить бокал французского вина.
Когда улыбающаяся прежде жизнь престарелого бонвивана Андре (Андре Дюссолье) ухмыляется ему инсультной гримасой, он решает, что с ней пора кончать. «Ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?» – на этот вопрос Иосифа Бродского у Андре есть ответ в виде двух дочерей в исполнении Софи Марсо и Жеральдин Пайя.
Им и предстоит устроить для него эвтаназию, которая во Франции запрещена. Процедура, организованная с помощью профессионального Харона (Ханна Шигулла), окажется тяжкой не для отца, а для его семьи, в которой вскроется множество застарелых «болей, бед и обид».
Эта напряженная, высушенная от слез и патетики история – не порождение вымысла, но автобиографический эпизод, описанный Эммануэль Бернхейм, которая умерла в 2017 году. Блестящий романист и сценарист, она создала с Озоном четыре ленты.
Озон не пополняет «кинопогост» фильмов об эвтаназии вроде «Море внутри», «Несколько часов весны» или «Черный дрозд». Воля к смерти известного и за пределами Франции коллекционера искусства Андре Бернхейма – лишь отправная точка для двух спаянных драм: семейной и социальной. В первой мы видим гибель семьи – Андре не без расчета заключил брак с героиней Шарлотты Рэмплинг, приведший к ее безумию (скульптор, она видит и творит жизнь исключительно в сером цвете) и злосчастью их детей.
В драме социальной Озон с холодным юмором мастерски избегает панихидных интонаций и дебатов об этике эвтаназии. Эгоизм привязать человека к жизни борется здесь с эгоизмом уйти из нее. Вялотекущее доживание или смерть с достоинством – такова развилка фильма. Право на смерть и возможность оплатить это «дорогое удовольствие» становится для Андре заключительным утверждением права сильного. Пока богатые сговариваются о цене, бедные просто ждут своей смерти, – звучит в фильме, а Андре не из тех, кто привык ждать.
«Все прошло хорошо» лишен сантиментов и придыхания. Лишь финал картины о финале жизни обретает здесь особую значимость: полоса «предсмертия» завершается осознанием простой истины – «быть живым, живым и только, живым и только до конца».
«Руки прочь!»: занимательный мультикультурализм в ритме танго
17 января, 2022 Кино
Встретились как-то хасид, католик, имам и сикх… Это могло бы стать началом анекдота, но послужило основой для уникальной комедии, в которой религиозные и этнические разногласия оказались преодолены в танце. Для танго, как известно, нужны двое, а танго втроем – нечто из области обоюдоострых любовных треугольников, но режиссер Гэбриел Болонья опрокинул на танцевальный паркет привычные представления о границах жанров, религий и принципов. Дабы пафос мультикультурализма и инклюзии не вознесся слишком высоко от зрителя, в качестве продюсера был приглашен Джоэл Цвик, снявший «Мою большую греческую свадьбу» и, разумеется, без женитьбы здесь не обошлось.
«Трагедия Макбета»: 50 оттенков черной души
16 января, 2022 Кино
«Шотландская пьеса» Шекспира за четыреста с лишним лет обросла суевериями и пусть недоброй, но славой – десятки киноадаптаций подтверждают. Сегодня на отменную пьесу ополчаются приспешники «культуры отмены»: расизм, нетерпимость, насилие и другая неудобная правда истории вновь делает перо-копье Шекспира (Shake speare дословно «потрясающий копьём»), как никогда, острым. Вооружен и очень опасен оказался и Джоэл Коэн. Заточенные клинки персонажей, обостренное восприятие действительности и острота ума – таков арсенал режиссера, чья «Трагедия Макбета» пронзает с экрана насквозь.
Меридианы Дианы
8 января, 2022 Кино
Оцепление, марширующие солдаты, пронумерованные наряды, блюда, чувства, колючая проволока вместо гирлянд и обязательное взвешивание при заселении, – это не антиутопия Оруэлла, но обычное Рождество у свекрови. Если она королева Великобритании… В «Спенсер», страшной рождественской сказке с привидениями, Кристен Стюарт в образе леди Ди сумеет победить сумерки и совершить побег из королевского плена домой. Но чуда все равно не случится.
Man of the word
and Guardian of childhood
8 января, 2022 Без рубрики
…Children holding hands, dancing around a crocodile, surrounded by frogs, from which jets of water gush out. A wartime photo of this fountain, taken in Stalingrad, went around the world, becoming a sign of the turning point in the Second World War. The fountain, built as an illustration to one of Korney Chukovsky’s fairy tales, became a symbol of joy and laughter that would return to the streets previously gripped by war fever. The children would have their childhood back and so too would the world have its future.
“Long live the children, all the children in the world”. Chukovsky’s lines became the basis for the life and work of this author, who gave many generations that which he himself had been deprived of. A childhood.
“As an illegitimate child, deprived even of a nationality (What am I? A Jew? A Russian? A Ukrainian?) I felt I was the most unfinished, unfathomable being on earth.” Chukovsky was able to turn this spiraling helix of philosophy into an unprecedented reveal of his brilliance. Poet, writer, essayist, critic, translator, linguist, literary critic, journalist, citizen, the most read, published, declaimed by readers. From Two to Five, the title of his unparalleled book, which contributed to the study of child psychology, it is all about him.
This writer not only of brilliant texts, but also of his own destiny, even invented his own name, hiding under a pseudonym the insults and humiliations that accompanied the fate of this illegitimate child. The literary and journalistic career that opened to him, thanks to his friendship with Ze’ev (Vladimir) Jabotinsky, the future national hero of the State of Israel, who first discerned in him the writing talent, allowed him to begin a new life under a new name. His mother’s surname – Korneychukova – he split in half, using it in his creative work, and then officially, in his passport, the one whose name is known since infancy. He changed his date of birth: born on March 31, 1882, he has always celebrated his birthday on April 1 – April Fools’ Day – the day of laughter, which he loved to dedicate to others.
“In the child’s mind, happiness is the norm of life”, – wrote one whose childhood was spent working to help his mother (fishing, putting up posters, painting fences) and self-education (expelled from gymnasium, he wanted to make his way in life no matter what it took). Accustomed since childhood to hard work, Korney Ivanovich became one of the most indefatigable authors. He devoted sixty-two years of daily work to literature. A man of the regime, he got up at five in the morning and went to bed at nine in the evening, not succumbing to the temptations of hanging around.
One day at a flea market in Odessa, Chukovsky discovered a teach-yourself English book. Pages torn out of it did not embarrass the young man. For his diligent cramming he was soon rewarded, on the recommendation of Jabotinsky, with a journalistic trip to London. To his utter amazement, it turned out that the Englishmen were speaking to him in some other English, and seemingly refused to understand him. It emerged that Korney did not know transcription and pronounced English words according to the principle ‘as it is written, so it is heard’. He immediately got into books and mastered the language, which introduced him to the world of Dickens and Thackeray and to the position of catalog copyist at the British Museum library. Could he have known that a few years later he would be the one to introduce the texts of Whitman, Kipling, Wilde, O.Henry, Twain and many others to his fellow countrymen, and to receive the mantle of Honorary Doctor of Letters from Oxford University?
Ever the compelling storyteller, he knew how to turn the most commonplace episode into a fascinating tale. For example, more than once he recalled how, after the Oxford homage, while walking around London, he saluted the monument of King George V, at whose reception he had visited in 1916.
“I’m used to meeting monuments of my friends in Moscow: Mayakovsky, Repin, Gorky, Blok…” The man of the era, he was familiar with the greatest personages of the century from Conan Doyle to Chaliapin. That is why this writer’s diaries to this day are an irreplaceable historiographical source.
Chukovsky was truly a “Citizen of the Word”. “Literature is absolute”, – he asserted. The word was his idol, and he himself was not only the master of the word but was able to never falter on his own. Throughout his life, Chukovsky, who retained an interest in world literature, always preferred to listen or read any translated text in its original language. He was once given a book in Yiddish and began to study the language letter by letter. The sound of words for him was inseparable from their essence, aura, and perception, which is why Chukovsky’s poetic texts have a signature melody and rhythm.
Behind Chukovsky’s laurel wreath one can see a crown of thorns, although he himself preferred to wear a crown of feathers, like the Indians, organizing the best children’s holidays in the legendary village of Peredelkino, where his shadow still roams and a unique library for children is still alive; one which the writer built at his own expense and donated to the state. Chukovsky survived his three children, hunger and poverty, arrests, literary persecution, oppression by the censors. He survived without losing his faith in the best in mankind, in truth and in justice. He sheltered Aleksandr Solzhenitsyn, defended Joseph Brodsky, helped Anna Akhmatova and other disgraced writers with money and participation in their fates, paved the way for young talent, clamored, patronized, supported and worked and worked, and worked.
At the end of his life, Korney Ivanovich grieved that his work addressed to children overshadowed all his other works of over fifteen volumes, from profound literary studies of the works of Nikolay Nekrasov, Alexander Blok and the futurists to numerous texts on translation and linguistics such as “A High Art”. Indeed, Chukovsky could well be considered the grandfather of storytellers; a giant Chukosha (as he was called by children for his tall stature and giant heart), the father of Moydodyr and Barmalei, The Mukha – (Fly) – Tsokotukha (a new kind of fly was indeed named after her) and Doctor Aybolit.
A rare author can be proud of so many characters that have become household names, and whom have experienced many incarnations in illustrated reprints and screen adaptations. It was Chukovsky, who called his Moydodyr, “cinematography for children”, who first formulated the precepts of children’s poets, regardless of the language they wrote in. His whirlwind poems play with children’s imaginations; they are dynamic, spectacular, and brimming with adventure. Therefore they do not lose their relevance; instead they have become the strings and ribbons that bind generations together.
Korney Chukovsky and his characters outlived their detractors and critics, along with the forbidding stamps of the time. They tried to destroy them, like the circulation of the Bible for children that he initiated (in it the author had to hide God under the pseudonym Wizard Yahweh, and all mentions of Jews were excluded because of censorship) and Moydodyr, which allegedly offended the feelings of proletarian chimney sweepers. But time passed, and monuments were erected to them (as to the fighter for purity, The Washbasin the Great – Moydodyr ), the main one of which is not made by hand. Chukovsky’s texts resound and respond to this day: in family gatherings, over cradles, in kindergartens and schools, at teacher training colleges, at literary institutions, in memories and certainly in hearts. A writer and connoisseur of children’s souls, even after his passing, Korney Chukovsky remains as he once called his work on language, our inexhaustible wealth – Alive as Life.
Emiliia Dementsova
Человек Слова и Хранитель детства
7 января, 2022 Разное
…Взявшиеся за руки дети, танцующие вокруг крокодила, в окружении лягушек, из которых бьют струи воды. Фронтовое фото этого фонтана, сделанное в Сталинграде, облетело весь мир, став знаком перелома во Второй мировой войне. Фонтан, построенный как иллюстрация к одной из сказок Корнея Чуковского, стал символом того, что на улицы, охваченные лихорадкой войны, снова вернутся улыбки, радость и смех, детям вернут детство, а значит и миру — его будущее. «Да здравствуют дети, все дети на свете», — эти простые, как истина, строки К. Чуковского стали основой жизни и творчества их автора, подарившего многим поколениям то, чего был лишен он сам – детство.
«Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) — был самым не цельным, непростым человеком на земле…». Эту нецельность К. И. Чуковский сумел превратить в невиданную многогранность натуры. Поэт, писатель, публицист, критик, переводчик, лингвист, литературовед, журналист, гражданин, самый читаемый, издаваемый, декламируемый чтецами «От двух до пяти» (так называется его не имеющая аналогов в мире книга, внесшая вклад в изучение детской психологии) — все это о нем.
Сочинитель не только блистательных текстов, но и собственной судьбы он даже имя придумал себе сам, укрыв под псевдонимом обиды и унижения, сопровождавшие судьбу «байстрюка». Открывшееся ему благодаря дружбе с Владимиром (Зеевом) Жаботинским, будущим национальным героем Израиля, первым разглядевшим в нем задатки сочинителя, литературно-журналистское поприще позволило начать новую жизнь под новым именем. Фамилию матери, Корнейчукова, он разделил пополам, став в творчестве, а затем и официально, по паспорту, тем, чье имя сегодня знают с пеленок. Изменил он и дату рождения: появившийся на свет 31 марта 1882 (по новому стилю), день рождения неизменно справлял 1 апреля — день смеха, который он любил дарить окружающим.
«В понимании ребенка счастье — это норма бытия», — писал тот чьей «нормой» детства были случайные заработки ради помощи матери (ловля рыбы, расклейка афиш, покраска заборов) и самообразование (отчисленный из гимназии он во что бы то ни стало хотел выбиться в люди). С детства привыкший к труду Корней Иванович стал одним из самых неутомимых авторов — литературе он посвятил 62 года ежедневной работы. Человек режима, он вставал в пять утра, а ложился в девять вечера, не поддаваясь соблазнам праздношатания.
Однажды на одесской барахолке К.И. Чуковский обнаружил самоучитель английского языка. Вырванные из него страницы не смутили юношу. За старательную зубрежку он вскоре был вознагражден, по рекомендации Жаботинского, журналисткой командировкой в Лондон. К его глубокому изумлению оказалось, что англичане говорят с ним на каком-то другом английском и решительно отказываются понимать его. Выяснилось, что Чуковский не знал транскрипции и произносил английские слова по принципу «как пишется, так и слышится». Экстренно засев за книги, он овладел языком, открывшим ему мир Диккенса и Теккерея, а также должность переписчика каталогов в библиотеке Британского музея. Мог ли он знать, что пройдет несколько лет и именно ему выпадет честь открыть своим соотечественникам тексты У. Уитмена, Р. Киплинга, О. Уайльда, О. Генри, М. Твена и других, а также удостоиться мантии почетного доктора литературы Оксфорда?
Блестящий рассказчик, он умел малейший заурядный эпизод превратить в увлекательный сюжет. Он не раз вспоминал, как после оксфордского чествования, гуляя по Лондону, он поприветствовал памятник королю Георгу V, на приеме у которого побывал в 1916. «Я привык встречаться в Москве с памятниками своим друзьям — Маяковскому, Репину, Горькому, Блоку…», — человек-эпоха, он был знаком с самыми блистательными персонами века от Конан Дойла до Федора Шаляпина. Вот почему дневники писателя по сей день — незаменимый историографический источник.
Чуковский был поистине «гражданином слова». «Литература абсолютна», — утверждал он. Слово было его кумиром, и сам он не только владел словом, но и умел держать его. На протяжении всей жизни сохранивший интерес к мировой словесности, К.И. Чуковский всякий переведенный текст всегда предпочитал слушать или читать на языке оригинала. Из-за подаренной ему однажды книги на идише он принялся буква за буквой изучать этот язык. Звучание слов для него было неотделимо от их сути, ауры, восприятия, вот почему стихотворные тексты Чуковского отличает особая мелодика и ритм.
За лавровым венком просматривается и венец терновый, хотя сам предпочитал надевать венец из перьев, как у индейцев, устраивая лучшие детские праздники в легендарном писательском поселке Переделкино, где до сих пор бродит его тень и жива уникальная детская библиотека, которую писатель построил за свой счет и передал в дар государству. К.И.Чуковский пережил трех своих детей, голод и нищету, аресты, литературную травлю, гнет цензуры… Пережил, не изжив в себе веру в лучшее в человеке, в правду и справедливость. Он приютил у себя Александра Солженицына, выступил в защиту Иосифа Бродского, помогал Анне Ахматовой и другим опальным литераторам деньгами и участием в их судьбах, давал дорогу молодым талантам, хлопотал, опекал, поддерживал и работал, работал, работал…
В конце жизни Корней Иванович горевал, что творчество, адресованное детям, затмило все иные его труды (15 книжных томов): от глубоких литературных исследований творчества Н. Некрасова, А. Блока, футуристов и до многочисленных текстов о «Высоком искусстве» перевода и лингвистике. Действительно, для потомков он прежде всего добрый дедушка, сказочник, великан Чукоша (как его называла детвора за высокий рост и подлинно великое-великанское сердце), отец Мойдодыра и Бармалея, Мухи-Цокотухи (в честь нее и впрямь назвали новый вид мух) и Айболита.
Редкий автор может гордиться таким количеством персонажей, ставших нарицательными и общеизвестными, пережившими множество воплощений в иллюстрированных переизданиях и экранизациях. Именно К.И.Чуковский, назвавший своего Мойдодыра «кинематографом для детей», первым сформулировал заповеди детских поэтов, на каком бы языке они ни писали. Его вихревые стихи играют с воображением детей, они динамичны, зрелищны, насыщены приключениями и событиями. Вот почему они не теряют актуальности и свежести по сей день, став связующей нитью поколений, стран и народов, разноцветным витражом самый счастливой и беззаботной поры — детства.
К.И.Чуковский и его персонажи пережили своих хулителей, завистников и запрещающие штампы времени. Их норовили уничтожить, как тираж инициированной им Библии для детей (в ней автору пришлось укрыть Бога под псевдонимом «волшебник Яхве», а все упоминания о евреях — и вовсе исключить из-за цензуры), и как Мойдодыра, якобы оскорбляющего чувства пролетариев — трубочистов. Но прошло время, и им воздвигли памятники (как борцу за чистоту Великому Умывальнику), главный из которых нерукотворен — тексты писателя звучат и отзываются по сей день: вечерами в семейном кругу, у колыбелей, в детских садах и школах, на педагогических факультетах, в литературных институтах, в памяти и сердцах. Литератор и знаток детских душ, Корней Чуковский и после своего ухода остается таким, каким он когда-то назвал свой труд о языке, неисчерпаемом богатстве нашем, — «Живой как жизнь».
Эмилия Деменцова
Прекрасное жестоко
25 ноября, 2021 Без рубрики
«Жестокие игры» в Театре им. Моссовета
Стоки жизни, токи времени, победивший TikTok… «Жестокие игры» в Театре им. Моссовета не просто название подзабытой пьесы Алексея Арбузова, но новый жанр нового художественного руководителя театра — Евгения Марчелли. Спектакль, длящийся два с половиной часа, имеет подзаголовок: «жестокие игры в двух часах». В них лишь полчаса (включая антракт), кажутся, лишенными безжалостного режиссерского взгляда на сцену и все ценное (обесцененное) за ее пределами.
Первый спектакль нового худрука на Основной сцене имеет особую сверхзадачу. Пусть в начале сезона «Под крышей» режиссер и поселил «Фрёкен Жюли», но на то сцена и основная, что выбор сценической основы спектакля на ней воспринимается как основание ближайших лет жизни театра. Евгений Марчелли не впервые обращается к «Жестоким играм», но, вероятно, впервые они обретают смысл декларации. «Жестокость» — т. е. беспощадность в воплощении собственного замысла и «игра» — акцент на игровой природе исполнения — надежные столпы спектакля. Станут ли они достойным фундаментом для театра — вопрос времени. Оно у Марчелли есть и он его чувствует.
